Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга вторая

— Получили по специальному разрешению сельсовета. Для революционных нужд. И еще обещал Гаврила литра три.

Вскоре подошли кружковцы. Маруся Горбань привела Любку посмотреть на репетицию и, если понравится, сыграть бессловесную роль жены крестьянина, расстрелянного вандейцами. Поздоровавшись, Любка смущенно нырнула за свою подругу.

— Ты будь смелее! — шепнула ей Маруся.

Сережка быстро пробежал глазами пьесу, которая вся уместилась в тонкой ученической тетради. И тут же предложил перенести второе действие из Конвента в редакцию газеты «Друг народа».

— Дело в том, что, насколько я помню, перед смертью Марата Конвент заседал во дворе Тюильри. Боюсь, что нам будет трудно воссоздать эту обстановку, — пояснил он.

— Вы сказали — нам? — приятно изумился Аристофан Матвеевич. — Значит…

— Да, меня попросил об этом Геннадий Евгеньевич, — небрежно ответил Сережка.

— Мы просто счастливы! — воскликнул учитель, расставляя стулья на воображаемой сцене. — Мне, например, здесь кое-что непонятно. Вот написано: «народ исполняет карманьолу». Я встал в тупик. Карманьола? Не знаю.

— Это танец французов, мы заменим его русской пляской. Надеюсь, плясунов найдем?

— Будут, — пообещал учитель.

Репетицию начали со сцены, где Марат держит речь на площади Бастилии. Аристофан Матвеевич взобрался на стул и стал повторять за Сережкой:

— Мы освободили от короля Францию! Да здравствует республика! Не миловать! — говорит Коммуна своим санкюлотам!..

Учитель кричал, размахивая руками. Любка прыснула, но тут же закрыла лицо уголком платка.

— Слово «санкюлоты» мы заменим словом «партизаны». Так будет понятнее, — сказал Сережка. — И добавим в этом месте насчет религии. Пусть Марат объявит, что все служители культа — мошенники, и потребует закрытия церквей. Давайте-ка, Аристофан Матвеевич, с добавлением.

— А нужно ли? — замялся учитель, спускаясь со стула.

— Обязательно! — последовал упоительно-широкий жест.

— Мне не совсем удобно, знаете ли. Мой авторитет педагога… В селе очень много верующих, почти все ходят в церковь. Могут быть неприятности. — Аристофан Матвеевич уже слышал о расправе над Сережкой. — А что, если бичующие слова вложить в уста Дантона?

— Хо! — забасил дьякон Порфишка. — Мне и заикаться нельзя! Получится так, что и я мошенник.

— Да это же не вы говорить будете, а Марат или Дантон.

— А срамить-то нас станут!..

— Я скажу! — решительно шагнула к Сережке Маруся.

— Вам нельзя. Вы играете контрреволюционерку.

— Тогда плясуну дайте, Кольке Делянкину, — посоветовал Аристофан Матвеевич.

— А вы знаете, это — идея! Он спляшет и от имени народа заклеймит церковь позором! Его слова прозвучат, как приговор всем церковникам.

— Может, не надо про церковь, — неуверенно попросил Порфишка.

— Весь смысл пьесы — борьба с попами, — упрямо произнес Сережка. — Что ж, повторим сцену на площади.

За окном гудел ветер. Голые ветки берез яростно хлестали по стеклам.

Тревожные слухи ползли по селам. От дома к дому передавались вести о приближении белых войск. Кто-то видел польских улан на улицах Вспольска, кто-то слышал, что вдоль линии железной дороги развернула фронт казачья дивизия атамана Анненкова.

Мужики шептались, сокрушенно покачивая головами. Спрашивали друг друга взглядом: выстоим ли? Надеялись на армию партизанскую, на главный штаб, который что-то думал долгими осенними вечерами. Сюда то и дело приходили из сел запросы: подоспеет ли на выручку Красная Армия.

— Должна подоспеть, — неизменно отвечал Мефодьев, а по его очень уж озабоченному виду мужики понимали, что он не верит в это. Самим придется сдерживать натиск вражеских солдат, драться насмерть. Нелегко, видно, российским армиям прорвать колчаковский фронт и соединиться с партизанами, не то бы давно уже были тут.

Плохо спали по ночам восставшие села. Можно скрыться от карателей одному человеку, десяти, сотне, но не селу. Куда денешь баб, стариков и детишек? Заберешь с собой их — на кого останется хозяйство? Да и забирать-то некуда. Каратели заходят со всех сторон.

Армия партизан стояла вдоль кромки бора, выдвинувшись к Новониколаевску корпусом Гомонова. Всего восемь полков, готовых по приказу штаба броситься на врага. Восемь полков, вооруженных пулеметами, винтовками, дробовиками и пиками. Не было лишь артиллерии. Оружейники смастерили пушку, но при первом же пробном выстреле она разорвалась. И отмахнулись от этой затеи. Рассудили, что проще отобрать орудия у белых.

Восемь полков! И, кроме того, конница Кости Воронова. Отдельный эскадрон из трехсот пик и сабель. Ребята на подбор. Такие скорее погибнут, чем отступят в бою. А роты Спасения революции и интернациональная! Нет, не просто одолеть эту силищу.

И все-таки невесело на душе у Мефодьева. Знает он, что победа будет нелегкой. Как ни считай, а белых идет много больше. И вооружение у белых лучше.

День и ночь разъезжают по степи дозоры. Под самым носом у неприятеля кружит команда разведчиков Романа Завгороднего. Отовсюду поступают одни и те же донесения: кольцо вокруг восставших сел сжимается. Вот уже покидает родные места корпус Гомонова, который по плану главного штаба начал отход к Касмалинскому бору.

Главнокомандующий обсуждал с членами штаба и командирами полков эти донесения. У всех напряжены нервы. Кажется, случись что-нибудь неожиданное — нервы лопнут и ошалеют люди. Но все держали себя в руках, готовые к самому худшему. Больше всего боялись паники. Она могла родиться в селах и перекинуться на армию.

Действительно, паника началась, и там, где ее меньше всего ожидали. Областной исполком внезапно покинул Окунево и направился в Мотину. Следом за ним устремились окуневские крестьяне. Бежали семьями со скотиной и домашним скарбом.

Узнав об этом, Мефодьев побледнел и задохнулся от злости:

— Да я перекрошу паникеров! Я покажу им, как кочевать! — Губы его дрожали, серые глаза горели гневом. Правая рука плясала на эфесе сабли.

Разъяренный, заскочил он к начальнику штаба. Антипов привстал за столом, тревожно спросил:

— Что случилось?

— А то, что много у нас начальства! Облисполкомовцы из Окунево уехали.

— Куда?

— В Мотину.

— Ну и что? — недоуменно пожал плечами Антипов.

— Как что?! Паника там. Да я их!..

Рязанов посоветовал распустить исполком.

— На период боев сосредоточить всю полноту власти военной и гражданской в руках главного штаба, — проговорил он сухо и решительно.

Антипов насупился:

— Нельзя! Мы не можем противопоставлять себя Совету! Он избран народом!

— А меня кто избрал? А всех нас?.. Колчак? — В лицо Мефодьеву кинулась кровь. — Пусть нам воевать не мешают. Мы не дозволим разводить панику. Понял, товарищ начальник штаба?