Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга вторая

— Пан поручик, куда нас?

Не знаю сам. Догадываюсь только, что для охраны железной дороги. Чехи, уезжают, и эта обязанность, вероятно, ляжет на нас. Не огорчаюсь этим, так как охрана дороги — лучшее, что можно придумать в проклятой Сибири.

Я устал душой и телом. Нравится русским воевать, пусть воюют. Я хочу в Польшу. Слышишь ли ты меня, Ядвига? Я хочу к тебе. Я скучаю по твоим глазам, по твоему мягкому сердцу. Мне надоело в этой ужасной стране. Мне надоело дышать воздухом, пропахшим кровью и трупами. О, здесь много трупов! Русский адмирал Колчак плавает в море крови. В селах и городах — расстрелы. Впрочем, кое-кого вешают.

Вахмистр Пятковский прав: в Сибири нет людей, есть звероподобные мужики. Злые, свирепые. Я бы не хотел встречаться с ними в бою».

«Проклятие! Нас привезли усмирять партизан. Мы будем убивать и пороть большевистское быдло. За это верховный правитель Колчак прибавляет нам жалованье. Я буду получать 200 рублей в месяц в золотой валюте. Значит, вернусь в Польшу не с пустыми руками.

Боюсь, что нам недолго придется возиться с партизанами. При одном виде жолнеров польских они разбегаются. Сегодня выступили из Новониколаевска и идем к партизанской столице — деревне Сосновке. Получен приказ русского генерал-лейтенанта Матковского. Нам некогда думать о политике, о том, что гуманно и что бесчеловечно. Со скотиной надо обращаться, как со скотиной. Именно раздавить, потопить в крови, превратить в дым и пепел. Уничтожить даже сами названия разбойничьих сел. Этим мы уплатим России за свою самостийность. Услуга за услугу.

Наши уланы тоже примут участие в этой операции. Несомненно, они опередят нас. На плечах партизан ворвутся в Сосновку…»

— Как бы не так! — усмехнулся Антипов. — Это мы еще посмотрим, кто будет на чьих плечах!

…«Против мятежников выступают и русские дивизии: казачья атамана Анненкова и Свободный корпус генерала Касаткина. Не слишком ли много внимания большевикам? Я считаю, что мы сами бы успешно справились с ними.

Второй день идем по пятам отряда большевика Гомонова, который собрал толпу мужиков и назвал ее корпусом. Гомонов трусит, поспешно откатывается к Сосновке».

«Наконец нас остановили. Не партизаны, нет! Остановил нас приказ пана полковника. Мы должны ждать, когда подтянутся к исходным позициям русские части, а затем вместе перейдем в наступление.

Что ж, обождем, если нужно. Вахмистр Пятковский сегодня расстреливал пленных бунтовщиков, С женщинами предварительно забавлялись. По многу раз. Было очень весело…»

— Отвеселился, гад! — с гневом вырвалось у Романа.

Болью резанула мысль: может, и Нюру вот так же… От этой мысли кровь ударила в голову, зашумело в ушах. Стиснув зубы, Роман рывком отвернулся к окну.

Лайош перелистнул тетрадь и увидел вложенный в нее желтый листок. На тонкой бумаге было напечатано по-русски. Лайош передал листок Антипову. Тот пробежал его глазами и побледнел. Глаза округлились и уставились на Мефодьева, не мигая.

— Что там? — нетерпеливо спросил Мефодьев. — Читай!

Антипов медленно перевел взгляд на листок и прочитал вслух:

— «Совершенно секретно. В бой не брать. Приказ по группам русских и польских войск. Омск, 2 октября 1919 года.

1. Разгромить и полностью уничтожить мятежную армию Мефодьева.

2. Все население мятежных сел Покровского, Галчихи, Сосновки и Сорокиной расстрелять, а сами села сжечь.

Командующий войсками тыла генерал-лейтенант Алексей Матковский ».

Как офицер штаба, Владимир Поминов был прикомандирован к группе войск, которая наступала со станции Степной. В эту группу входили Томский и Омский егерские полки, а также эскадрон голубых улан дивизии Анненкова.

На Степную Владимир прибыл с последним эшелоном егерей. Поезд встречали серые толпы солдат. На первом пути от низкого деревянного вокзала попыхивал паром похожий на черепаху бронепоезд. Черные стволы орудий и пулеметов равнодушно глядели поверх станционных построек. На одном из вагонов Владимир прочитал на зеленовато-грязной броне надпись: «Сокол». Вспомнил, что видел этот бронепоезд совсем недавно в Омске. Наверное, специально отозвали с фронта.

Матковский трезво оценивал обстановку. Он не хотел рисковать. Вот почему против армии Мефодьева бросались столь крупные силы. В Новониколаевске Владимир узнал, что во Вспольск дополнительно отправлена еще одна часть — Седьмой Тобольский полк. Разумеется, теперь никто в штабе не сомневается, что победа будет легкой.

Покровского Владимир не жалел. Пусть сгорит до тла его постылая родина. Он увезет мать в Омск, где покамест решил осесть Степан Перфильевич. Он уже присмотрел себе домишко неподалеку от Казачьего базара и для начала намеревается открыть москательную лавку.

Выбравшись из станционной сутолоки, Владимир зашагал по широкой улице. В руке он нес небольшой кожаный чемодан, в котором весело побулькивал коньяк. Это для Мансурова. Владимир собирался съездить в Крутиху.

Станция Степная была довольно большим волостным селом. Сюда в прошлом любил выезжать на ярмарки Степан Перфильевич. Всякий раз возвращался довольный, налегке.

Дома на главной улице старинные, большие, крестовые, все в тополях. Богатые мужики живут здесь — по всему видно. А на окраинах та же мелкота, что и в других деревнях. В лучшем случае горбятся покрытые дерном пятистенки.

Командир группы — тучный усатый полковник со свекольным носом пропойцы — квартировал в двухэтажном поповском доме. У крыльца прохаживался часовой. Владимир поднялся в столовую по крутой лестнице, застланной пестрым половиком.

Полковник обедал. Перед ним шипело на сковороде сало. На тарелке грудились соленые огурцы.

Владимир представился с достоинством, не робея перед старшим по чину, как в первые месяцы службы.

— Садитесь, милейший, — пригласил полковник к столу. — У меня запросто. Кухня, как изволите видеть, не изысканная. Однако насытиться можно. Вот выпить нечего. Была бутылочка, так мы ее с Егорушкой прикончили. Денщик у меня с германской. Присаживайтесь, милейший.

— Если нужно, я найду выпивку, ваше высокоблагородие, — поспешно сказал Владимир, глотнув слюну. Сегодня он еще ничего не ел.

Полковник оживился:

— Сделайте одолжение!

Владимир принес из прихожей бутылку коньяка, и они выпили по бокалу. У полковника помутнели глаза. Он потерся носом об уголок салфетки и заговорил.

— Да, душа моя, война — великое благо. Она вносит в однообразие человеческой жизни некоторую разрядочку, дает, так сказать, известную встряску. Мне, например, непонятна некоторая истеричность господ офицеров, которые оплакивают покинутые в России имения. Закончится кампания, и мы все будем дома. Нельзя же допустить, милейший, что наш генералитет не наведет порядка в своем отечестве. Это значит вовсе не верить в русскую военную науку. Будто мы и Наполеона не бивали, и не было у нас Скобелева. Кроме того, с нами державы Согласия. А у вас, подпоручик, есть именьице? Где оно?