Анатолий Соболев - Якорей не бросать

Луфариная стая уже настигла жертву, как вдруг тугой серебристый косяк ставриды втянулся в раскрытую пасть невидимого в воде трала. И рыба исчезла в огромной «авоське», выхода откуда не было.

Луфари, сами того не ведая, загнали ставриду в трал, и это тотчас же обозначилось в рубке траулера на фиш-лупе, и вахтенный штурман восторженно сообщил:

— Есть! Есть рыбка! Заходит, родная, в трал! Заходит! — И потирал руки, сияя улыбкой. — Вот это заловили! Вот это косячок!

«Хомо сапиенс» использовал в своих целях и этот дарованный природой рыбе инстинкт — держаться вместе при любых обстоятельствах — и выловил косяк до, последней рыбки. То, что было для ставриды всегда спасением, теперь обернулось гибелью.

Услышав крик ужаса попавшей в трал рыбы, вожаки луфариной стаи повернули сородичей прочь.

Рваногубый почуял опасность первым. Он уже бывал в таком трале и только чудом спасся. Тогда трал зацепился за острый выступ скалы и порвался. Рваногубый ушел в дыру. Он выскочил на свободу с помятыми боками и содранной в давке чешуей, долго болел, залечивая раны, и навсегда запомнил, какую опасность представляет эта почти невидимая в воде ловушка.

И теперь Рваногубый на полном ходу отвернул в сторону. Луфарь понял, что сейчас надо выполнить маневр Рваногубого, и повернул за ним. Это понял и Пятнистый.

Инстинкт опасности сработал...

Весь путь на север какое-то счастливое ощущение, будто смутное воспоминание, неотступно преследовало Луфаря. И это воспоминание с каждым днем, с каждым глотком воды становилось яснее, генетическая память подсказывала, что вот-вот он попадет в родные места.

И чем дальше продвигался он на север, после того как пересек экватор, тем явственнее чувствовал аромат родных Мест, еще невидимых, но уже близких. На этот зовущий запах, что был растворен в воде, Луфарь летел в радостном предчувствии возвращения на родину, которой он никогда не видел. За ним неслась могучая стая, тоже охваченная ожиданием счастья...

Шли дни, менялись места, океан раскрывал свои просторы.

И пока ничто не препятствовало на пути домой. Шла обычная походная жизнь: охота, полет вперед, краткий отдых, снова охота, снова полет...

Но однажды что-то изменилось.

То не был шторм, когда наверху пенится и волнуется помрачневший океан и на глубине от этого меняется цвет воды — она темнеет. Нет, произошло что-то другое. И океан спокоен, и не ночь наступила, но над головой внезапно сгустилась зловещая чернота, и в воде наступил сумрак. В голову ударил резкий запах той жгучей грязи, которая залепляет жабры, не дает дышать и от которой по телу идет судорожная болевая волна.

Луфариная стая на большой скорости влетела в ядовитое нефтяное облако.

Один, второй, третий глоток вонючей горькой воды, и тяжелый дурман, выбивающий из сознания, хлынул в голову. Луфарь вдруг потерял направление — с испугом бросился то в одну сторону, то в другую, рванулся вперед, но тут же повернул назад. Стая, охваченная паническим страхом перед чем-то непонятным, но губительным, как подсказывал инстинкт, рассыпалась, сбавила скорость, утратила слаженность движения, заметалась из стороны в сторону, пытаясь вспомнить дорогу, уловить путеводную, едва уловимую струйку запаха, ведущего на родину, но он исчез, растворился в зловонии бескислородной воды.

Отравление дурманило голову, парализовало волю, притупляло желание двигаться. Луфарь задыхался, волнами шла по телу боль, сознание меркло, и его стало переворачивать на спину. Испуг пронзил затуманенное сознание: перевернуться — погибнуть! И Луфарь забился в отчаянных усилиях.

Ему посчастливилось вырваться из нефтяного плена, он опустился глубже, в чистую воду, и это спасло — он избежал удушья, ожогов и паралича. Мозг медленно очищался от дурмана, сознание возвращалось.

Луфарь с трудом пришел в себя и увидел, что многие сородичи погибли. Перевернувшись вверх брюхом и дергаясь в предсмертных судорогах, они всплывали туда, где нависал тяжелый и черный, наводящий ужас потолок.

Спаслись в основном те, что шли в последних рядах. Сигнал бедствия, что подали первые ряды, заставил остальных затормозить и отвернуть в сторону.

Луфарь не знал, что большая часть стаи под водительством Пятнистого, первым почуявшего опасность, ушла, бросив сородичей. Пятнистый был опытным самцом, он уже попадал в отравленные нефтью воды и, уловив знакомый губительный запах, подал сигнал беды и еще издали отвернул в сторону. Те, кто последовал за ним, обогнули гибельное место и скрылись.

Луфарь, а с ним и Рваногубый, в горячке погони за добычей не обратили внимания на предупреждение Пятнистого и втянули стаю в ядовитое облако.

Теперь Рваногубый погибал. Он наглотался ядовитой воды и отравился. Подчиняясь инстинкту самосохранения, он тоже опустился вместе со всеми на глубину, в чистую воду, но это уже не могло его спасти. Судорожная волна пробегала по его могучему, но уже безвольному телу, он бился в конвульсиях, пугая сородичей. Потеряв сознание, Рваногубый беззащитно перевернулся вверх брюхом, которое рыба показывает лишь в час смерти или любви, и медленно всплывал к поверхности воды, где под нефтяной пленкой уже образовался толстыи слой погибшей рыбы...

Луфарь собрал остатки стаи.

Из тысячного и еще недавно могучего отряда сохранились жалкие крохи. Он увел их в чистые воды где они отдышались, отдохнули, пришли в себя.

Однажды течением с севера принесло знакомый зовущий запах. И Луфарь, теперь уже один, без соперников, повел свою маленькую стаю. Генетическая память подсказывала: родина где-то рядом.

Из других широт спешила на нерест стая, в которой была она. Вместе со всеми Она проделала огромный путь. Ей посчастливилось остаться живой, хотя дорога была трудна и опасна. Уже близки были места, куда звал Ее священный инстинкт продолжения рода

Просыпаюсь с головной болью, не могу оторвать свинцово тяжелую буйную головушку свою от подушки. В каюте духота, пахнет нагретым железом и рыбой.

Сейчас бы на лесную опушку, в цветы! Чтоб шум берез над головой, пение птиц, чтоб не дрожала палуба под ногами от непрерывной работы двигателей в утробе судна, чтоб не пахло горячим железом, нефтью и тухлыми рыбьими внутренностями. Пройтись бы босиком по мягкой прохладной траве, забрести в чащу и вдохнуть крепкого настоя смолистой хвои и грибов! А вечером погулять бы по теплым холмам за деревней, когда в пойме безымянной речушки зарождается туман, и в этом тумане, в низинке, пасутся лошади. На чистом вечернем небе лежит отсвет закатившегося за лес солнца, и только-только начинает проклевываться в вышине россыпь бледных звезд. Наползает туман. Лошади, возникшие за поворотом тропинки, стоят будто без ног, обрезанные белесо-сизой полосой. Они поднимают головы и спокойно смотрят на тебя. Вдали отраженным небесным светом блестит озеро, стаи грачей возвращаются с кормежки к себе на гнездовье...