Геннадий Юшков - Живая душа

— Хотел с тобой, да опередили.

— А ты бы не мешкал!

— Больше не буду, — сказал Микулай. — Уж теперь не замешкаюсь, вот увидишь. Так идем за водой? Вкусная вода, ты такой и не пробовала…

Родник был в овраге, сумрачном и прохладном. Из-под козырька травы выбивалась тоненькая витая струйка и падала в песчаное углубление, похожее на чашу. Песок отсвечивал желтым, и вода казалась прозрачно-янтарной, как свежий июльский мед. По очереди Микулай и Анна наклонялись к этой медовой чаше, пили и все не могли напиться. Вода была замечательная. И у Микулая стучало сердце, когда он видел мокрые полуоткрытые губы Анны.

Потом они выбирались из оврага, и он, помогая Анне, подхватил ее за талию и почувствовал, что холщовая кофточка надета на голое тело; ткань скользнула под его пальцами, он машинально прижал ладони плотней, и тогда Анна обернулась с боязливой, беззащитной улыбкой… У него дыхание оборвалось от ее взгляда.

— Мико-о-ол!.. — сердито звал на лугу отец.

Им пришлось расстаться, ничего не сказав друг другу; но пока Микулай косил, он все поглядывал за ивняк — там светилась, мелькала белая кофточка, будто лебедь кружил над лугом.

Осенью Микулая призвали в армию. Он попал в пограничные войска и прослужил без малого четыре года. Вернулся и узнал: Меркур раскулачен, дети его уехали из деревни. Где они теперь, неизвестно.

Микулай слышал, что раньше Меркур нанимал работников. Может, это и вправду было. Но Меркур и себя не жалел, и детей заставлял работать без отдыха. Жили они в достатке, но богатства не накопили, Микулай это знал. Он не стал бы держать на примете Анну, если б не считал ее ровней себе.

Видать, попал Меркур под чью-то горячую руку, а защитников ему не нашлось. Но где теперь Анна? Как разыскать ее?

Опять помог случай, который обязательно подвертывается, если ты его ждешь. Микулая и еще двух мужиков послали в город за племенными телятами. Получили этих телят, уже вывели стадо за городскую окраину, и тут Микулай сказал, что хочет ненадолго вернуться. Ему надо побывать на лесозаводе. Почему-то Микулай решил, что Анна работает там. Специальности у нее никакой нет, и, стало быть, искать надо на погрузке да выгрузке, на нехитрой работе.

И он встретил Анну. Лошаденка тянула к лесобирже пиленые доски, рядом с телегой шла Анна. Микулай едва ее узнал, так она изменилась.

— Ты?..

— Была когда-то я… — невесело пошутила Анна, и даже голос ее показался Микулаю незнакомым.

— Почему «была»?

— Да так.

— Замужем, что ли? — спросил он растерянно.

— Что ты, Микулай. Кому я теперь нужна.

— Мне нужна.

— Что ты. Не надо, Микулай.

— Я за тем и приехал!

— Правда?

— Еще бы не правда, я столько тебя разыскивал!

Она вдруг заплакала, выпали из рук веревочные вожжи. Лошаденка безучастно стояла на дороге, и покачивались доски, свешивающиеся с телеги.

— По деревне я соскучилась, Микулай… Тоскливо здесь…

— Пойдем со мной! Или тебя присудили на завод?

— Нет, я сама нанялась. Жить-то надо.

— Ну и пойдем ко мне! Я тебя люблю, Анна!

— Не надо, Микулай. Со мной только горя искать.

— Мне все равно, чья ты дочка, — сказал Микулай, страдая от жалости и нежности к ней. — Мне все равно. Поедем в деревню!

А она все отказывалась. Микулай догадывался, что небезразличен ей, но она боялась, что принесет ему беду. Она не верила, что жить без нее — самая страшная беда для него.

Ночь они просидели у костра, на берегу Сысолы. Микулай уговаривал ее, замолкал и опять принимался уговаривать. Наконец Анна согласилась. Сказала, что возьмет на заводе расчет и приедет, пусть Микулай ее встречает на пристани.

Он выпросил на колхозной конюшне лошадь, запряг в тарантас, взял гармошку с собой. И под малиновую музыку подкатил невесту к своему дому.

Встречались на деревенской улице люди, останавливались, глядели вслед тарантасу. А Микулай счастлив был, что люди видят его вместе с Анной, что понимают его радость, что Анна перестала тревожиться и на бледном ее лице появилась улыбка…

Вскоре сыграли свадьбу, и уж Микулай постарался, чтоб все на ней было как следует — и застолье, и полная изба гостей.

Микулай не знал, что через несколько дней Емель ударит его, подло ударит, в спину…

Созвали комсомольское собрание, Емель на нем выступил. Обвинил Микулая в том, что он бросил вызов всей комсомольской организации — с музыкой, на тарантасе демонстративно провез кулацкую дочь по всей деревне. И свадьбу сыграл тоже демонстративно, опять-таки с вызовом всей общественности.

В те годы комсомольская ячейка не была многочисленной, ребята собрались из разных деревень. Многие ничего не знали про Анну. И не все еще были достаточно грамотны…

А Микулай не умел оправдываться. Ему казалось, что и не надо оправдываться, ребята сами рассудят справедливо. Ну какой вызов он бросил, женившись на Анне? Нелепо…

Когда же собрание проголосовало за исключение Микулая из комсомола, доказывать свою невиновность было поздно. Да и обидно.

Анна не спала, когда Микулай вернулся. И по его лицу Анна догадалась, что вот и пришла та самая беда, в которую не верил Микулай.

— Давай я обратно поеду, — еле слышно сказала она. — Плохо тебе будет…

— Живи спокойно, — сказал Микулай.

Молча они разделись, легли, и Анна отодвинулась от него, как чужая. И он понял, что это от гордости и беззащитности. Ей больно было и страшно, но вымаливать она ничего не хотела. Он повернулся к ней и обнял ее, и впервые его объятие было не только мужской лаской. Оно было защитой.

А Емель, подозревая, что решение ячейки могут не утвердить, написал заметку в газету. Сообщил — без подчеркивания собственной роли, — какую высокую принципиальность проявили деревенские комсомольцы.

Заметку напечатали, не проверив, — вероятно, некого было послать в глухую деревню, а телефонной связи не было. И по этим же причинам редакция попросила Емеля время от времени сообщать о новостях деревенской жизни, сделаться постоянным селькором.

Хоть и редко, но стали появляться в газете Емелины корреспонденции. Он чувствовал себя первым человеком в деревне. Может, и еще покритиковал бы Микулая, да повода не отыскивалось. Анна и Микулай работали добросовестно, их имена заносили на Красную доску. А хвалить соседа Емель не торопился…

И все-таки пришлось похвалить. Вряд ли Емель ожидал, что дело примет такой оборот. Но хвалить пришлось.

Зимой Микулай валил деревья для «Комилеса». И когда перед майскими праздниками подсчитали его кубометры, то выяснилось, что Микулай — «тысячник», один из лучших лесорубов республики. Редакция газеты срочно потребовала у Емеля корреспонденцию о передовике.

Эту заметку Емель сочинял долго. Видимо, потому, что вообще он любил разоблачать, а не хвалить. Но все же заметка появилась, коротенькая заметка, состоящая почти из одних цифр. И она была последним сочинением Емеля; больше он в газете почему-то не сотрудничал.