Александр Миронов - Только море вокруг

Алексей тоже улыбнулся — без натянутости, без собранности, которая владела им в течение всего разговора, а по-человечески просто.

— Значит, вы удовлетворены моими ответами?

— О да! И знаете что? Я готов хоть сейчас на коленях благодарить бога зато, что два огромных океана отделяют с обеих сторон наш материк от сумасшедших вулканов Европы и Азии, где люди на протяжении веков с упоением уничтожают друг друга. Как хорошо, что нам никогда не придется переживать подобного!

— Вы уверены?

— Я это знаю! Мы слишком сильны, Алекс. Штаты — могучая держава, и на всей земле у нас нет ни одного, хотя бы потенциального, противника. Мы не воюем, а торгуем, и в этом наше преимущество и наша сила. Не так?

— Дай бог, — в третий раз произнес Маркевич, сохраняя на усталом лице такое непроницаемое выражение, что инженер при всем своем желании, не смог понять значения этого «дай бог».

Уиллер ушел, крепко пожав руку Маркевичу. А когда они встретились на следующее утро, ни тот, ни другой, ни единым словом не вспоминал вчерашний разговор. Но от глаз штурмана, изредка наблюдавшего за представителем фирмы, не укрылись какие-то непонятные для непосвященного совершенно незаметные изменения, происшедшие в Ричарде Уиллере. Будто и работает так же, как раньше, и движется с тою же неутомимой, стремительной энергией, целиком погруженный в свои неотложные дела, да вдруг остановится на мгновение, задумается глубоко-глубоко. А о чем? Ну конечно же, не о ремонте!

Думай, Дик, хорошенько думай. Кто знает, куда еще может завести тебя жизнь на пятом десятке твоих лет…

Борис Михайлович довольно потирал руки: что ни говори, как многозначительно ни хмыкай старший механик, а все же ремонтники молодцы! Вот она, американская деловитость: сказали, что закончат ремонт за четыре дня, и — точно, ни часа задержки. А качество какое, сделано все как, — ого! Будто и не было обломанных лопастей гребного винта, громадной вмятины с трещиной посередине, под скулою по правому борту, — будто из многомесячного капитального ремонта вышел и совершенно готов к плаванию пароход «Коммунар».

Ведерников горячо и многословно благодарил за все это инженера судостроительной фирмы, когда тот пришел попрощаться с ним. Борис Михайлович не пожалел угощений для замечательного этого человека: ром, водка, разных сортов папиросы и самая разнообразная закуска из капитанских запасов — все было выставлено на стол. Уиллер не мог не оценить такого радушия, но почему-то не приступал к угощению, а с явным нетерпением посматривал на дверь, будто ожидая кого-то. Капитан по-своему истолковал это ожидание, спросил:

— Кто-нибудь должен прийти? Может, хозяин вашей фирмы?

— Нет, — покачал инженер головой. — Но почему не идут ваши офицеры? Чиф, старший штурман… Мы вместе работали, мы работали очень дружно, и я думал…

— Пустое! — отмахнулся Борис Михайлович. — Работала вся команда, не только они. Вы, мой гость, и посторонние нам не обязательны. Прошу вас к столу, сэр.

Склонив голову к плечу, Уиллер посмотрел на него с таким любопытством, будто только сейчас впервые возник перед ним этот грузный, квадратный, краснолицый человек с неуловимо бегающими из стороны в сторону глазами.

— Вы очень странные люди, русские, — сказал он, зажимая недобрую улыбку в уголках губ. — Очень разные, сэр. Это для меня большая новость.

— А как же, конечно, разные, — охотно согласился Ведерников. — Я капитан, хозяин, они — подчиненные. А разве у вас не так?

— Да-да, конечно, так. Даже хуже: хозяин, подчиненные… У нас каждый знает свое место, но я говорю не о положении, а о характере… — Уиллер заставил себя проглотить окончание фразы. — Впрочем дело не в этом. Я очень прошу извинить меня, но вынужден ненадолго оставить вас. Мне надо проверить, сэр, все ли имущество фирмы уже убрано с судна. Через час вас отведут под погрузку, и тогда будет поздно. Я очень, очень прошу извинить…

Он выскочил из каюты так быстро, что Борис Михайлович не успел его удержать. «Ишь ты, какой заботливый, — одобрительно подумал капитан, — как о хозяйском имуществе беспокоится. А что? И правильно: спустят шкуру, так будешь заботиться!»

Еще раз с удовлетворением осмотрев стол, он разлегся в кресле и в ожидании гостя принялся набивать трубку. Набил, раскурил, выкурил до конца, до сипения в чубуке, а гость все не шел и не шел. Обиженно пофыркивая, Ведерников отложил трубку и вышел из каюты: не иначе, как Симаков или Маркевич задерживают американца!

Но ни на палубе, ни на спардеке не было ни инженера, ни старпома, ни старшего механика. Лишь у трапа, спущенного на пристань, одиноко маячила вахтенного матроса Яблокова.

— Эй, вы, как вас там! — крикнул капитан. — Разыщите-ка американца и немедленно ко мне. Живо!

— Так он же ушел, — отозвался вахтенный. — С полчаса назад. С Никанорычем и старпомом попрощался и, — Яблоков махнул рукой на берег, — след простыл.

— А, черт! — Борис Михайлович так хлопнул дверью своей каюты, словно ахнул из допотопного дробовика-громобоя.

И когда полчаса спустя низкобортный пыхтящий буксир повел «Коммунара» к причалу, где предстояла погрузка, капитан мрачнее грозовой тучи поднялся на ходовой мостик. «Спровадили, — думал он, в душе проклиная своих подчиненных. — Не дали мне угостить достойного человека. Вот она, наша благодарность. Эх, люди!»

Он ничего не сказал старпому до тех пор, пока пароход не пришвартовался к причалу. Лишь после этого направляясь к трапу, Борис Михайлович уколол Маркевича язвительным взглядом и пробормотал, процеживая слова сквозь желтые от табачного дыма зубы:

— Поменьше бы совались не в свои дела, Алексей Александрович. И поменьше бы слушали кое-кого из чересчур умных. Я как-нибудь и без нянек обойдусь.

Алексей удивленно поднял брови:

— В чем дело?

Но Ведерников не счел нужным объясняться. Затопал вниз с таким видом, будто и удивление штурмана нанесло ему огромную, незабываемую и непрощаемую обиду.

А Маркевич уже не думал о капитане: начиналась погрузка, и старшему помощнику, как всегда в таких случаях, пришлось разрываться, что называется, на куски. Он бегал то на переднюю палубу, где матросы быстро раскрывали трюмы, То спешил на кормовую, где докеры-американцы уже поднимали грузовые стрелы и по-своему, так, как удобнее им для работы, готовили стропы и прилаживали оттяжки. Груз пошел тяжелый, крупногабаритный: громоздкие ящики, обитые по краям широкими полосами толстого железа. На стенках ящиков большими черными буквами значилось предупреждение — «Не кантовать!» — и это еще больше усложняло работу: пока поднимешь ящик с пристани, пока опустишь его в черноту трюма, пока отволочешь в дальний угол, поставишь впритык с соседним… А время идет и идет, и начинает казаться, что с неудобным этим грузом провозишься не неделю, не две, а месяцы.