Александр Миронов - Только море вокруг

— Ты в консульство не обращался? — с надеждой спросил он. — неужели и там ничего определенного не знают?

Григорий Никанорович промолчал: в дальнем конце коридора послышались чьи-то шаги, чьи-то встревоженные голоса. Кто-то ввалился в кают-компанию, зашарил рукой по переборке.

— Куда к черту подевался ваш выключатель? — нетерпеливо заревел возбужденный голос Уиллера. — Алекс, вы здесь? Вахтенный сказал, что вы в кают-компании. Алекс!

Свет, наконец, вспыхнул, открыв перекошенное, бледное, донельзя возбужденное лицо американского инженера. Выпученные глаза его блестели, как у пьяного, губы дрожали так, что Дик с трудом произносил путанные, бессвязные слова. Он не удивился ни темноте в помещении, ни рому, что, кроме Маркевича, здесь находится и Симаков. Он бросился к ним, протягивая руки, как потрясенный несчастьем ребенок, и не сказал, а почти пролаял:

— Пирл-Харбор! Вы что — ничего не знаете? Час назад японцы разбомбили Пирл-Харбор, нашу морскую базу на Гавайских островах!

Штурман и механик переглянулись. У Алексея екнуло сердце: Япония тоже вступила в войну. Неужели и Владивосток?.. Григорий Никанорович почти грубо дернул Уиллера за рукав на диван.

— Подробности?

— Ужаснейшие! — вытирая рукавом пот со лба, трезвее ответил тот. — Катастрофа хуже землетрясения, страшнее тайфуна. Уничтожено полтораста наших самолетов, девятнадцать боевых кораблей вышли из строя, в том числе потоплены пять линкоров. А люди, люди! Тысячи убитых, раненых, пропавших без вести… Там служит мой брат… или служил там до этой проклятой ночи? О, годдэм, какие же сволочи эти японцы! Кто мог ожидать от них такого предательства?

Застонав, как от острого приступа зубной боли, инженер обхватил голову обеими руками и закачался из стороны в сторону. Симаков подошел к буфету, налил полный стакан воды, подал Уиллеру:

— Выпейте и успокойтесь. Вы же мужчина! А разве Гитлер начинал иначе?

— Какое мне дело до Гитлера! — Дик с силой оттолкнул руку механика. — Гитлер. Гитлер… От Гитлера нас отделяет весь Атлантический океан, пускай попробует перескочить!

Григорий Никанорович едва заметно, одними глазами, усмехнулся и осторожно поставил расплескавшийся стакан на стол. А Маркевича уже захлестнула острая ярость, и удержав механика коротким взмахом руки, он с наигранным удивлением спросил:

— А разве вас не отделяет от Японии целый Тихий океан?

Уиллер даже отшатнулся, настолько поразила его эта мысль.

— Вы хотите сказать… — заикаясь, как вдруг бы прозревая, начал он, — что если они… смогли нанести… удар по Гавайям…

Григорий Никанорович бросил на Алексея быстрый взгляд и одобрительно кивнул головой.

— От Пирл-Харбора до Сан-Франциско, если мне не изменяет память, ровным счетом три с половиной тысячи километров по прямой, — ободренный этой поддержкой, продолжал Маркевич. — При современном развитии авиации и военно-морского флота, да еще учитывая мощные авианосцы Японии, это не столь уж непреодолимое расстояние. Вам не кажется, Дик? Не столь уж значительное и непреодолимое.

Несколько мгновений инженер сидел молча, осмысливая убийственную сущность этой сухой и точной цифры Нижняя губа его отвисла, на потный лоб сползла слипшаяся прядь каштановых волос. Вид у него был такой растерянный, раздавленный, что Алексею стало жалко его.

— Но это значит… Да, это — чуть слышно забормотал Дик, — значит, что они могут добраться и сюда. Бомбить Фриско? Высадить десант? Нет, они не посмеют! Мы не позволим им бомбить наши города!

По мере того, как он говорил, голос его звучал все громче и все яростнее. Он даже кулаки сжал, забарабанил ими по своим коленям, и Симаков опять взял со стола стакан с остатками воды.

— Давайте без истерик, — внушительно произнес он. — Выпейте и возьмите себя в руки. Ну?! И ответьте мне на один вопрос: почему и зачем вы примчались с этим известием к нам?

— Но мне… но я… но куда же, к кому еще я мог пойти? — растерянно и жалко развел Уиллер руками. — Алекс, да объясните же ему! Неужели он не понимает, что после того, о чем мы с вами говорили…

— Понимаю, — перебил механик, — и не удивляюсь. Вы здравомыслящий человек, мистер Уиллер, и… давайте говорить, как взрослые люди. Вы способны?

— Да…

— так вот — вы сказали, что не позволите японцам бомбить ваши города. А кто позволил нацистам бомбить Москву? Кто разрешил им оккупировать чуть не всю Францию, захватить Бельгию и Голландию, высадиться в Дании, в Норвегии и готовиться к высадке на Британские острова? Разве они у кого-нибудь спрашивали разрешения на все это?

Глаза инженера становились осмысленнее: под градом вопросов механика к нему словно возвращался рассудок. Лицо начало приобретать прежнее, нормальное выражение, губы подобрались и опять стали упрямыми, резко очерченными, волевыми. А Симаков продолжал, с каждой минутой распаляясь все больше и больше:

— В войне не спрашивают разрешения! Каждый старается бить крепче, чтобы быстрее добить, сломать своего противника! Так и японцы: они первыми нанесли удар, как первыми нанесли его нам нацисты. Вероломный, предательский, но ведь в этом-то и заключается вся их сущность! Сейчас вопрос может стоять только так: кто кого — немцы нас или мы немцев, японцы вас или вы японцев. Идет война, а в войне обязательно должна победить одна из сторон. Так или нет?

— Так, но…

— А мы считаем, что — нет, не так! — Григорий Никанорович повысил голос и тоже сжал кулак. — Так было раньше, и чем это кончилось, вы знаете: немцы захватили чуть не всю Европу. Хотите вы, чтобы японцы сделали тоже самое с Соединенными Штатами?

— Нет!

Старший механик невольно рассмеялся, настолько испуганно прозвучало это «нет». Похлопав Уиллера по плечу, он все еще с улыбкой предложил:

— Хотите. Расскажу сказку? Нашу, русскую?.. Жил-был мудрый человек, и было у него семеро сыновей. Большие парни, здоровые, а в мире жить не умели. Все у них вразброд, всяк сам по себе. И не мудрено, что соседи, кому не лень, обижали их. Вот однажды отец зовет сыновей к себе, берет веник, распускает его на отдельные прутики.

— Знаю. Это не русская, а наша, американская сказка. О венике и глупых сыновьях.

— Пусть так, — охотно согласился стармех, — отдаю приоритет на нее вам. Но асе равно — скажите, есть ли на свете человек, способный переломать веник, предварительно не распустив его на прутики? Есть или нет?

Инженер встал, распрямил плечи, вздохнул глубоко-глубоко. С минуту смотрел он на Григория Никаноровича своими остро сощуренными глазами. И только на самые брови надвинув шляпу, сказал, протягивая руку сначала ему, а потом Маркевичу:

— Я считал вас очень умным и хитрым, чиф, но вы оказались умнее, чем я думал. Запомните сегодняшнюю ночь, ночь на восьмое декабря. И будь я проклят, будь проклято все на свете, если в ближайшие же часы Штаты не договорятся с Россией и Англией о том, как нам общими силами переломить хребет и Гитлеру, и микадо!