Александр Миронов - Только море вокруг

— И получился? — спросил тот же седой капитан.

— Хм, смотри сам, — Бурмакин самодовольно усмехнулся. — Старшим помощником плавает, да еще с кем, — с Ведерниковым! Этому черту не каждый угодит!

— Чего доброго, скоро и тебя догонит?

— Обскачет! — Петр Павлович рубанул ребром ладони по краю стола. — Как пить дать, обскачет!

Он будто вспомнил при слове «пить» об Алексее, повернулся к нему всем корпусом, толкнул в плечо:

— А ты почему на сухую, Алеша? И кислый какой-то… Случилось что?

— Да нет, — улыбнулся Маркевич, — ничего не случилось. Слушаю вот, как вы обо мне рассказываете, и даже не верится, что все это было когда-то…

— Э, друг, то ли еще будет! — Бурмкакин обнял его за плечи, сказал без тени хмеля в голосе: — Море, Алеша, настоящих людей требует. Со стальной сердцевиной и с душою чистой, как само оно. Вот и любо мне, что ты таким оказался… Пойдем к Глотовым? Обидится Василь, что ты сегодня же не заглянул к нему.

Алексей посмотрел на часы: без четверти девять.

— А не поздно?

— Да он, небось, только-только из пароходства успел вернуться. Пойдем!

Бурмакин начал подниматься из-за стола, но Маркевич придержал его за руку: — Посидите минутку, я наверх и сразу назад.

Дверь в зрительный зал по прежнему оставалась запертой, и напрасно подергав ее, посмотрев, нет ли поблизости кого-либо из знакомых, Алексей рассердился. Минуту назад он еще раздумывал, идти ли к Глотовым. Бежал по лестнице, чтобы встретить жену и отправиться с нею домой, — перед Бурмакиным можно извиниться. Но Муси так и не оказалось, хотя уже ровно девять. Не искать же ее по всему клубу, не торчать до полуночи перед запертой дверью!

И решительно надвинув фуражку по самые брови, он направился вниз.

Бурмакин ожидал у входа в буфет.

— Ты что это такой надутый? — рассмеялся он.

Маркевич не ответил, махнул рукой:

— Пошли!

Покинув клуб, они зашагали по Поморской. А когда пересекли Петроградский проспект и направились дальше, к Новгородскому, время от времени перебрасываясь скупыми фразами о чем попало, Алексею вдруг показалось, будто вон там, впереди, тесно прижавшись друг к другу, идут двое, — да не Муся ли? Он невольно ускорил шаги: догнать! Но парочка свернула в какие-то ворота и скрылась за углом двухэтажного деревянного дома в глубине чужого двора.

…Петр Павлович оказался прав: у Глотовых не ложились. Степанида Даниловна хлопотала на кухне, убирая после ужина посуду, ей помогала внучка, Анюта, страсть как вытянувшаяся за последние год-полтора. Обе шумно обрадовались неожиданным гостям и, отправив Бурмакина в кабинет к Василию Васильевичу, Алексея, как своего, усадили тут же за стол.

— Экой ты вымахал, Алешенька, — заговорила Степанида Даниловна, жилистой, в крупных морщинах рукой погладив Маркевича по голове. — И в плечах шире, и лицом строг. Ну, капитан! Только волос вот перестал виться. Думаешь много, заботишься, а? Сразу видно…

Старушка разглядывала его с такой внимательной ласковостью в своих обычно серьезных глазах, что Алексей покраснел. Он притянул ее к себе, поцеловал в одну и в другую ладони и чуточку виновато ответил:

— Стареем, мать. Все понемногу стареем. Вот только на вас время не действует. Небось, и сейчас все хозяйство на этих руках лежит?

— Уж и хозяйство! — рассмеялась Степанида Даниловна. — Всего заботы, что Васль с Нинушкой да мы с Анюткой. Вот она у нас какая красавица, внучка моя. Ничего и делать мне не дает, все сама да сама. Жениха ждем, Алешенька: прилетит ясный сокол, и — прости-прощай, лебедушка!

— Ах, бабушка, будет вам! — вспыхнула Анюта. — Сколько раз я просила…

— Ну-ну, не буду, не буду, — старушка обняла девочку за худенькие плечи. — Гляди, капитан, а ведь переросла меня, а? Невеста, как есть невеста!

Аня выскользнула из-под ее руки, бросилась к двери, исчезла. А Степанида Даниловна, все еще улыбаясь, села рядом с Маркевичем.

— Есть хочешь? Или чаю согреть?

— Сыт, спасибо.

— Тогда рассказывай: где побывал, повидал чего? В море, случаем, вас не задело? Война ведь…

— А нам до нее какое дело? Не мы воюем, наша хата с краю.

— Не скажи, — старушка нахмурилась, покачала головой. — Я по Василю замечаю, с краю или нет. То, бывало, и шутки шутит, и с Анюткой возню затеет, хоть ты прут на них бери, а теперь все молчит, все супится, словно камень на душу ему давит. Да и то сказать — немалое хозяйство у него на плечах, все как есть пароходы. Случись что…

— Почему все пароходы? — не понял Маркевич. — Он же в диспетчерской.

— С месяц назад заместителем начальника сделали. Днюет и ночует там, а домой будто в гости заглядывает.

— Василия Васильевича назначили заместителем начальника пароходства?!

Вошла Аня, сказала, все еще обиженно поджимая губы:

— Мама просит вас, бабушка. И дядю Лешу.

— Иду, иду, — с шутливой ворчливостью отозвалась старушка. — Вот ведь какая ты, и поговорить не дашь.

Она ушла, а Маркевич медлил: было ему, как всегда, хорошо и спокойно за этим столом, в этом маленьком домике, рядом с близкими, ставшими почти родными людьми.

Вдруг подумалось: «Почему мне дома никогда не бывает так, как здесь?» И ответ пришел сам собой, без малейшего колебания: «Там — искусственное, холодное все. Все чужие, кроме Глорочки, Капельки моей, дочки… Я и сам становлюсь искусственным, едва переступаю тот порог. А здесь — дома…»

И нахлынули воспоминания, каждой деталью своей и подчеркивающие, и подтверждающие эту мысль.

…Десять лет назад, совсем случайно, вошел Алексей Маркевич в эту самую кухню и невольно застыл у порога, увидав суровую неприветливую и отнюдь не гостеприимную старуху. Растерявшись от неожиданности — ведь ему, мальчишке, в ту пору едва исполнилось девятнадцать лет! — он спросил: не найдется ли у хозяйки если не свободная комната, то хоть угол на несколько дней? Почему-то уверен был, что старуха немедленно выгонит, а сложилось все по-другому… Не на день, не на месяц — на всю жизнь прирос молодой моряк своею душой к семье потомственных мореходов-поморов Глотовых.

Степанида Даниловна оказалась не бабой-ягой, а сердечным и мудрым другом, матросской матерью, узнав которую не разлюбишь уже никогда. Сколько раз приходил к ней матрос, а потом и штурман Маркевич со своими запутанными горестями, сколько раз открывал ей изболевшуюся от семейных неурядиц душу! А когда покидал этот домик, на душе и спокойней бывало, и светлее, и чище, словно старая мать, приголубив и обогрев его, и на этот раз возвращала уверенность, силы одному из своих сыновей.

Потому и тянуло сюда Алексея в счастливые, и особенно в трудные для него минуты. Потому и шел сюда, веря и зная, что уйдет обновленным и сильным. Здесь и с Глотовым сблизился, с человеком, на которого каждому быть бы похожим. Здесь и сам человеком стал…