Александр Миронов - Только море вокруг

— Неужели вы всегда так? — негромко спросила Таня, возвращая Маркевича к действительности. — Даже на своем корабле?

— Простите, — виновато улыбнулся он. — А что?

— Сидите, молчите, думаете и не видите ничего, кроме своей тарелки. Всегда?

— Нет, я могу и другим быть. И бываю другим…

— Значит, я все-таки мешаю вам? Мешаю кушать, нагоняю тоску своим соседством.

— Ну что вы, Таня, зачем же быть жестокой! Просто устал я, и вот — хандра.

— Вам приходится много работать? — в ее голосе звучало участие. — Я знаю, Вася говорил мне, как не легка жизнь на корабле.

— Если бы только на корабле! — с невольной горечью вырвалось у Маркевича. Но спохватившись, что может нечаянно выдать себя, он изменил тему разговора, спросил: — Вы долго пробудете в Архангельске?

— Нет, не долго, — Таня слегка вздохнула. — Я ведь только на майские праздники Приезжала к Нине, давно пора возвращаться в институт, но не повезло: простудилась, и вот — сижу. Теперь уже скоро, день-два и уеду. А жаль: мне нравится ваш город, Алексей Александрович.

— Зовите меня просто Алексеем, Лешей, — попросил Маркевич. — Честное слово, так будет лучше. Ведь я еще не совсем старик.

Девушка вскинула удивленные глаза, настолько искренне печальной показалась эта просьба. Губы Тани чуть вздрогнули, подавив готовый сорваться вопрос. И, не спросив ничего, но словно уяснив для себя что-то важное, она серьезно, без улыбки согласилась:

— Хорошо, я буду называть вас Лешей… Мне очень нравится ваш город. Люблю бродить по Набережной в такие, как сейчас, белые ночи, слушать, как сонно гудят пароходы, как дышит Двина, и все думать, думать. А может быть, и мечтать…

— О чем?

— Разве есть слова, которыми можно было бы определить мечту? Мечта — это все: и надежда, и предчувствие светлого, необыкновенного, что ждет тебя, и вера в в это необыкновенное Да, вера в то, что твои желания сбудутся, иначе не стоит и жить. Я говорю смешно? Я хнаю, что говорю глупости…

— Знаете что, — наклонившись к ней, шепнул Маркевич, — давайте удерем?

— Как? — не поняла девушка, и глаза ее стали похожи на два озерца, окруженные пушистыми камышинками. — Куда удерем? Зачем?

— На Набережную, к Двине. Будем бродить, и слушать белую ночь, и… — Алексей прикусил губу, испуганно покраснел. — Не смотрите на меня так! Клянусь вам, что я… что мне просто… тоже захотелось помечтать хоть раз в жизни.

Он отвернулся, нахмурив брови от досады на самого себя: дурак, что она подумает о тебе! Боясь взглянуть на девушку, попытался прислушаться к разговорам за столом, к обрывкам слов и фраз, а сам с трепетом ждал, что скажет Таня. Но Таня вдруг молча встала и вышла из комнаты.

И захотелось сбежать, провалиться сквозь землю: каким же нахалом, должгл быть, выглядит он в ее глазах с нелепым своим предложением!

Что-то сказал ему Бурмакин, и Алексей лишь вымученно улыбнулся в ответ. О чем-то спросила Нина Михайловна, а он не поняв ее, но соглашаясь, закивал головой. И только Степанида Даниловна не сказала, не спросила ничего, а поняла, видимо, все.

Она подошла к Алексею, сердито шепнула ему на ухо:

— Что ж ты сидишь, ирод?..

…Они медленно шли по скверу на Набережной, неслышно ступая по мягкой и влажной песчаной дорожке. Справа лежал торжественный, по ночному беззвучный город, слева спокойно и величаво несла свои воды к морю могучая красавица Северная Двина. На широкой груди ее, на якорях, после долгих зимних скитаний отдыхали морские бродяги — пароходы. В бездонье неба над рекой тянули к северу бессонные птичьи стаи.

— Белые ночи, — задумчиво сказала Таня. — Как красиво, как необыкновенно… А помните, кажется у Леонида Леонова кто-то сравнивает Белые ночи с глазами мертвеца: смотрит, а не видит…

— Неправда! — вырвалось у Алексея. — Жестокое, холодное сравнение!

— Холодное, согласилась девушка. — Мне они кажутся другими: будто рождается человек. Рождается, и хотя ты не знаешь, кем он будет, как сложится его жизнь, но всею душой чувствуешь, что его рождение несет с собой радость, и свет, и надежду… Вы не согласны со мной?

— Почему? Я вас понимаю, Таня. Вы правы: ведь после ночи восходит солнце, а вместе с ним пробуждается жизнь. Вы так хотите сказать?

— Так. Это как музыка, как стихи: жить без надежды, без веры в светлое нельзя. Правда?

— А если… — начал Алексей, на мгновение возвращаясь к своему, но тотчас отбросил неуместные мысли и спросил: — Если вы так любите белые ночи, если вам нравится Архангельск, почему же не переедете к сестре?

Таня слегка пожала плечами.

— А мама? А учеба?

— Разве Нина Михайловна не была бы переезду мамы?

— Но мама не оставит меня в Ярославле одну. Ведь мне нужно закончить институт.

— И тогда в Архангельск?

— Едва ли здесь найдется для меня работа: в Архангельске не строят автомобилей…

Они опять замолчали, думая каждый о своем. Медленно шли дальше и дальше, все так же рядом, но не рискуя даже случайно коснуться друг друга локтем.

Над горизонтом, там, где Белое море, вставало багрово-красное утреннее солнце, заливая розовым пламенем спящие улицы и дома. В свете неярких, еще не греющих лучей все вокруг — и молодая листва деревьев, и хлопотливо чирикающие воробьи на мостовой, и белая кошка, занятая утренним туалетом возле чьей-то калитки, — казалось таким необыкновенным, никогда не виденным и прекрасным, словно над городом все еще звучали затихающие аккорды симфонии белой ночи.

Так молча и дошли до маленького домика за зеленым забором на Новгородском проспекте.

— Спокойной ночи, — сказала Таня.

— До свидания, — с грустью ответил Алексей.

Чуть слышно скрипнула калитка в зеленом заборе, и, сразу устало ссутулив плечи, Маркевич медленно побрел домой.

Вид у Муси был усталый, а может быть обиженный, словно она догадывалась о чем-то, но не желала затевать ссору. Маркевич хотел — и не знал, как объяснить свою задержку. Не скажешь ведь, что почти всю ночь пробродил по городу с девушкой…

Так и ушел в ванную комнату бриться, не сказав ничего.

— Я не пойму тебя, Алексей, — начала наконец, Муся, входя следом, — все судно и судно… А когда же мы с Глорой? Мог бы хоть один вечер уделить семье!

— Судно? — машинально переспросил Маркевич. — При чем тут судно?

И вдруг догадался: теща успела сообщить ей о его вчерашнем уходе якобы на пароход, а она поверила. Как хорошо, что не надо ни врать, ни выдумывать! И, постаравшись как можно естественнее изобразить раскаяние, он развел руками.

— Прости меня, виноват. Но, понимаешь ли, зашел на минуту, а там Глотов. Пришлось задержаться: как-никак Василий Васильевич теперь заместитель начальника пароходства. Пока докладывал о ресе, пока намечали план ремонта… Ну, а как прошла репетиция?