Камиль Зиганшин - Возвращение росомахи [Повести]

Я совершил ошибку, прикрутив два капкана к общему потаску. Это рационализаторство вышло боком: когда норка сдернула первый, второй капкан сработал вхолостую. Проклиная свою «изобретательность», рванул прямиком на перевал. Там на свежих тропках стояло три ловушки, и я надеялся, что напоследок фортуна все же улыбнется мне. Но, увы…

Эти утренние неудачи поначалу расстроили меня. Но с каждым шагом в душе пробуждалось и нарастало ощущение той богатырской силы, от которой, как во сне, все легко и просто. От того, что так весело и щедро смеется солнце, искрится снег, от того, что план выполнен и будет хороший заработок, от того, что скоро домой, — настроение стремительно улучшалось.

Сердце наполнило ликование, рвавшееся мощной лавиной из груди. Чтобы дать выход этому восторгу, я во все горло завопил марш «Прощание славянки». Теперь можно не бояться, что обитатели Буге, не выдержав моего кошмарного пения (слух у меня отсутствует напрочь), в панике разбегутся. Зато эта необычайно красивая и жизнеутверждающая мелодия очень точно отражала мое состояние: редкое, незабываемое ощущение счастья, любви ко всему на свете. Казалось, что и тайга отвечает взаимностью, восторгаясь и ликуя вместе со мной.

Вечер посвятили упаковке снаряжения и добычи. Палатку, печку, капканы оставляем здесь — Лукса решил рубить зимовье сразу после ледохода, когда сюда можно будет подняться на моторной лодке.

Почаевничав, разлеглись на шкурах и долго обсуждали итоги сезона, строили планы на будущее. От мысли, что завтра покидать этот исхоженный вдоль и поперек ключ, милые сопки, защемило сердце. Долгих восемь месяцев не будет у нас чаепитий у жаркой печурки, неторопливых, задушевных бесед, чувства приятной усталости от настоящей мужской работы…

Утром позавтракали последний раз в палатке, ставшей для нас практически родным домом. Загрузили нарты, впрягли в них Пирата. Окинули прощальным взглядом гостеприимный Буге и, отсалютовав из ружей, тронулись в путь, толкая нарты шестом-правилом.

Из памяти невольно всплыли строки из Юриного стихотворения:

Проходя мимо «святой семейки» — деревянных идолов, Лукса остановился:

— Спасибо, Хозяин. Мы плохие охотники, но ты много соболей дал.

И, почтительно приложив руку к сердцу, пошел дальше. Я на всякий случай проделал то же самое. За время охоты у меня выработалась привычка соблюдать местные языческие ритуалы.

Конечно, успех охоты в основном определяется знанием и упорством промысловика, но бывает, что и умудренный опытом таежник терпит неудачу. И тогда он готов поверить в разного рода приметы, предзнаменования. Хотя зачастую все дело в слепом случае, который может повлиять на исход сезона как новичка, так и бывалого промысловика.

Невзлюбившая нас погода усердно пакостила и в этот день. Едва успели пройти Разбитую, как повалил сырой снег. Теплый ветер склеивал снежинки в тяжелую влажную массу, прилипавшую к лыжам и нартам. Правда, когда лыжи промокли насквозь, снег липнуть перестал, но от «выпитой» лыжами и камусом влаги они превратились в пудовые кандалы. Сами мы стали похожи на мокрых куриц.

Тем не менее до Джанго добрались сравнительно быстро, но дальше русло на протяжении километра покрывала льдистая каша свежей наледи, отнявшая у нас много сил. Идти с прежней скоростью уже не могли.

Лукса, привычный к таким переходам, подбадривал, но я совершенно выдохся. Горячий соленый пот заливал глаза. Шел на автомате, словно в полусне, не представляя ни сколько сейчас времени, ни где мы находимся. Не заметил, как посерел и умер, уступив место ночи, день. В голове крутились бессвязные обрывки мыслей, среди которых назойливо повторялась только одна: «Идти… идти…»

Казалось, этому кошмару не будет конца. Теплый южный ветер как-то незаметно сменился на западный — холодный. Начало подмораживать.

Из мокрых куриц мы медленно превращались в рыцарей, одетых в ледяные латы. Теперь каждое движение требовало дополнительных усилий. Непонятно как, но я потерял рукавицы. В довершение ко всему на правой лыжине порвалось крепление. Надо было заменить ремешок, но от усталости мной овладело полное безразличие, и я притулился к торосу.

О-о-о!!! Какое это блаженство — сидеть и не шевелиться. Мысли смешались, закружились быстрей и быстрей…

Луксе понадобилось немало времени, чтобы привести меня в чувство. Крепление уже было отремонтировано. Я встал и, пошатываясь, побрел за наставником. Как добрались до стойбища — не помню. К действительности вернул дружный лай гвасюгинских собак. К дому Луксы подошли в пятом часу ночи.

Мне едва хватило сил раздеться и упасть в приготовленную постель…

Когда открыл глаза, долго не мог понять, где нахожусь. Поразили непривычное тепло, тихая музыка, простенький коврик на бревенчатой стене. Наконец сообразил — я в Гвасюгах, у Луксы.

Ура!!! Не надо больше заботиться о дровах, ставить на морозе капканы, ходить по целине, карабкаться по крутым склонам.

Сладко потянувшись, уткнулся в подушку и вновь забылся глубоким, безмятежным сном младенца.

В глубоком, просторном дупле было сухо, сумрачно. На дне мягко пружинила подстилка из длинных прядей лишайника.

Четверо еще слепых щенят куницы, покрытых коротким младенческим пухом, лежали плотным клубком и беспечно посапывали. Время от времени один из малышей сонно, с трудом удерживая большую голову, потягивался и, бесцеремонно расталкивая остальных, жадно тыкался мордочкой в набухший молоком сосок. Остальные, словно по команде, поднимали дружную возню и следовали его примеру.

Накормив несмышленышей, куница осторожно вставала и выскальзывала наружу. Подкрепившись первой попавшейся дичью и полакав студеной ключевой воды, она без задержки возвращалась в дупло. Ненасытное потомство взволнованно сопело, попискивая тянулось к матери и успокаивалось, блаженно почмокивая.

Кунята росли быстро. Нежные шубки день за днем густели. На головках потешно затопорщились треугольные ушки. Вскоре прорезались черные глазенки, и несмышленыши все чаще с любопытством поглядывали на смутно белеющий вверху лаз. Через него врывались незнакомые будоражащие запахи, доносился невнятный шум тайги.

Самая маленькая, но в то же время и самая подвижная кроха — Маха — уже не единожды пыталась дотянуться до кромки лаза, чтобы хоть глянуть в таинственно шумящее окошко, однако всякий раз бдительная мать сердито уркала на любопытную дочь и стягивала ее вниз.