Лев Канторович - Рассказы (1939-1941 годы)

Четверо, которые приехали вместе с ней, шумно разговаривали и смеялись. Он посмотрел на них и не мог разглядеть, какие у них лица.

Андрей вошел в столовую.

— Вы оказывается знакомы?—сказал Андрей.

— Да, как же! — ответила женщина. Она по­вернулась к Андрею:

— Вы научите меня ходить на лыжах? Да? Я, ведь, совсем не умею, и я здоровая трусиха, и потом...

— Андрей отличный учитель.

Он сказал это таким злым голосом, что жен­щина с удивлением посмотрела на него.

Было еще совсем темно, когда на следую­щее утро он вышел из дому.

Он почти не спал всю ночь, и его знобило от холода и от бессонницы.

Он решил миновать ущелье до восхода солнца. Он столько раз ходил этой дорогой, что время рассчитать ему нетрудно. К во­сходу солнца он будет на плато и снова будет один ходить целый день. Он никогда не ску­чает, если он совсем один.

Он бежал изо всех сил и скоро согрелся. Тогда он пошел медленнее.

По твердому насту идти было легко, но он хмурился в темноте. Он хмурился и морщил лоб, будто от боли.

Он был один и шел на лыжах, и скольжение было отличное, но что-то мешало ему, и с этим он ничего не мог сделать, и то, что мешало, действительно, очень похоже на боль.

Когда он входил в ущелье, он подумал: ״Вот первый раз я не рад, что я один...״

Он остановился и посмотрел на часы, Было без четверти восемь.

Крутые склоны ущелья в темноте казались отвесными. Над зазубренными контурами вер­шин небо быстро светлело.

Он не рассчитывал. Сейчас взойдет солнце, а он только в середине ущелья.

Он медленно пошел дальше, вверх по ущелью.

Ему показалось, будто он отчетливо слышит голос женщины.

— Я здоровая трусиха,— говорила она,— и я совсем не умею, и потом...

Он шел, нагнув голову, и улыбался.

Возле большой скалы, на восточном склоне ущелья, еще вчера снег подтаял, и вода за­бралась в глубокую трещину на подножье скалы. Ночью вода замерзла, лед разорвал камень, и трещина стала длиннее на несколько миллиметров. Уже много лет росла трещина, скала разрушалась из года в год и несколько миллиметров камня, которые отломились этой ночью, были последними, удерживающими, на­верное, равновесие скалы.

В семь часов сорок пять минут солнце осве­тило вершикы гор. Тени гор сжались, подползли к подножью, и бледный свет озарил плато.

В семь часов сорок девять минут со скалы, на восточном склоне ущелья, упал маленький комочек снега, и скала покачнулась.

В семь часов пятнадцать минут солнечный свет скользнул по скале, со скалы упал боль­шой ком снега, и скала рухнула, увлекая за собой массу снега и камней. Снег сполз со склона, раздался глухой удар, и лавина зава­лила все ущелье.

В доме туристской базы женщина просну­лась около восьми часов утра. Ей показалось, что она услышала глухой и странный звук. Было похоже, будто далеко в горах лопнула гигантская струна.

Отец Жако был клоуном.

Матери Жако не помнил.

Жако было пять лет, когда он в первый раз спросил про нее. У всех детей есть мамы. Только у Аркашки мамы нет. Аркашка сказал, что его мама умерла. Мама Жако тоже умер­ла? -Папа нахмурился и ничего не ответил.

Позднее, когда Жако вырос — ему исполни­лось двенадцать лет, — он узнал, что мама бро­сила папу и двухлетнего Жако и ушла к акро­бату. С этим акробатом мама работала. Их номер назывался Роланд. Жако никогда не видал этого номера.

О маме Жако думал много. Он. представлял себе, как большим и сильным встретит акро­бата Роланд и ударит его, собьет с ног и ударит кулаком по лицу.

Жако было тринадцать лет — плохое число тринадцать, — когда мама умерла. Она разби­лась. Папа сказал Жако об этом и показал мамин портрет. Очень красивая женщина в трико улыбалась на фотографии. Лицо было чужое, и глаза смотрели серьезно. Жако совсем не такой представлял себе маму.

Папа начал пить после маминой смерти. Он пил всегда один, и пьяный плакал и говорил сам с собой по ночам. Ему было стыдно Жако, и когда Жако уговаривал его лечь спать, папа целовал руки Жако и просил прощения. Потом папа стал пить все больше и больше. Он пил целыми днями и иногда напивался так, что Жако боялся: сможет ли папа работать.

Дрожа от волнения. Жако бежал за папой до выхода на манежи на бегу поправлял папин костюм. Чуть-чуть пошатываясь, папа распа­хивал форганг и выходил в проход. На секунду становилось очень тихо. Жако смотрел в щелку и видел сутулую папину спину в луче прожек­тора по середине манежа. Потом надтреснутый папин голос кричал: ״А вот и я!" — и раздава­лись аплодисменты.

Папа делал множество трюков. Он пел пе­сенки, играл на забавных инструментах, падал со стула и разговаривал, с публикой. Под конец, уходя с манежа, папа изображал целый оркестр. Папа надувал щеки, свистел, пел в ку­лак. Казалось, будто настоящие трубы и бара­баны играют цирковой марш.

Особенно папу любила публика дешевых мест. Зрители первых рядов кисло улыбались папиным шуткам и аплодировали редко. А один раз, после того как папе особенно громко хлопали верхние места, в папину уборную прибежал перепуганный директор и жандарм. Жандарм был страшно сердитый и сказал, что в следующий раз он посадит папу в тюрьму.

Жако работал с тех пор, как помнил себя. Ему едва минуло пять лет, когда папа начал учить его. Семи лет Жако уже работал в труп­пе прыгунов. Он становился на опущенный конец доски, на поднятый конец прыгал другой акробат и Жако взлетал на воздух. В воздухе Жако сжимал в комок тело и крутился. Манеж, места и купол кружились перед глазами. Сердце останавливалось. Потом Жако должен был выпрямиться и ногами встать на плечи самому сильному из акробатов. Если Жако не попадал, лонжа сильно дергала, не удержи­вала от падения. За неудачный прыжок следо­вала оплеуха.

Жако никогда не плакал и не жаловался. Жако хотел стать хорошим артистом. Для этого нужно много работать и много вытерпеть.

На представлении Жако улыбался публике.

Потом Жако работал на трапеции. Он вы­рос. Он был похож на мать. Как-то, грими­руясь, Жако увидел в зеркале мамину карточку. Жако снял карточку со стены и долго рас­сматривал, сравнивая с собой.

Лицо мамы больше не казалось чужим.

В этот вечер Жако заметил, что дама п первом ряду глядела в бинокль на него, когда он взбирался по лестнице своей трапе­ции. Дама чуть-чуть улыбалась, а ее соседка нагнулась к ней и показывала на Жако.

Номер, в котором работал Жако, назывался ״Три чорта״. Работали Жако, Олег и жена Олега Катя.

Жако забрался под купол.

Он с трудом заставил себя посмотреть на Катю, Катя кланялась публике, и Жако видел ее грудь под натянувшимся розовым трико и белую бритую подмышкой руку.