Иван Торопов - Избранное

И тут же на левом берегу показалось большое село Палауз, с красивой белой церковью на холме. Восходящее солнце яростно било из всех окон, обращенных к реке, и казалось, что этим утренним буйством света мир приветствует меня, счастливо выбравшегося из мрака ночи…

Совсем я повеселел. Палаузу, где меня догнало солнце, я обрадовался, как родной матери. Ведь какой опасный кусок пути прошел! Отсюда, от Палауза, я знаю — места пойдут обжитее, села будут встречаться чаще. А когда рядом люди — все ж веселей, случись что — есть надежда, помогут. Да и река отсюда гораздо шире станет.

Отец говорил, от Палауза по течению ниже и земли богаче наших, и луга шире. У здешних жителей, говорил отец, раньше своего хлеба на год хватало, а у наших, верховиков, — от силы на ползимы. Поэтому наши больше охотничали, всяким купцам лес рубили и сплавляли.

Зато на наших песках такие леса!.. Светлые боры, сосны метров по тридцать, прямые, как свечки. Таких боров не сыщешь больше по всей коми-земле! Вон какое «авиа» я веду, на бревне даже следа сучочка не видать…

Неужто я до города не доплыву? Неужто не судьба? Ведь четвертую часть пути прошел, не меньше.

Интересно, а как остальные? Как Мышонок? Не догнал я его, видать, удачлив парень, пронесло.

Однако на Сысоле не спеши радоваться: оказывается, река здесь, вырвавшись на простор из тесных лесных объятий, широко разлилась по лугам, и порой не различишь, где основной фарватер. А хотя бы и различал — что толку! Плот не лодка, не направишь его, куда тебе хочется…

Сколько у меня было отчаянных минут: все, сошел мой плот с русла, замедлилось движенье, вот уж и разворачивает, бросаюсь мерить глубину — вот оно, дно…

Но какие-то глубинные струи, подобно доброй руке, все ж не отпускали мой плот, в самый безнадежный момент поворачивали и вновь выталкивали меня на фарватер… Ну, и я тоже помогал то шестом, то доской сколько мог.

Около полудня, еще издали, я увидел церковь, даже красивей палаузской. Только колокольня такая же разбитая. И правда, красивая… Стоит над всей округой, такая заметная, ровная, вроде — зовет. Деды строили — знали, где поставить… Жалко, клубов таких раньше не ставили, сейчас бы сгодились. А то мне, к примеру, церковь без пользы, неверующий я.

Подносит меня к этому селу, а имя ему — Вотча. Помню из отцовских рассказов, — есть выше Вотчи огромный водоворот. Полой по-нашему. Затянет туда — будешь крутиться сутками, по кругу, по кругу, пока не обсохнешь, как вода на убыль пойдет.

Такое счастье меня, конечно, не устраивало. А что делать? Не перелетишь ведь через это проклятое место? И почему это все так подстроено в жизни: только удаче порадуешься — вот Чушки-вишки проскочил, вот с фарватера тебя не унесло, вот на мель не сел, вот еще чего, — а тут тебе новая каверза расставлена?.. Будто без этих ловушек и не прожить.

Несет меня под крутяком, сильно размытым острыми речными струями. Вижу я, как близкий берег отвесно падает к мутной воде, и в самом конце обрыва, уже на пологом месте, вижу полосатый пароходный столб. И вдруг само собой решилось: а попробую-ка я тут остановиться… Выйду на берег и погляжу, что это за полой такой. Нельзя ли, погляжу, как стороной пройти, чтобы не закрутило меня в водовороте…

Будто оттого, что я погляжу окрестность, что изменится! Плот не лодка, я это уже уяснил… Однако решение принято, раздумывать некогда. Как только угол плота стукнулся о берег, откалывая пласт рыжей земли, я с колючей цинковой прядью в руке живо спрыгнул и бросился к полосатому столбу. Вмиг обмотал трос вокруг него, конец же троса не отпустил, перекрутил, но держу в руке. Плот притормозил, начал разворачиваться. Трос вытянулся, и что-то глухо треснуло. Я еще ничего не сообразил, но прянул в сторону. И тут перед самым моим носом со свистом хрястнул оземь полосатый столб. Вижу, — черт побери! — река уже оттаскивает мой плот на середину. Как раз отсюда начинается поворот, и мой родной плот бессовестно драпает к тому берегу. Будто я смертельно надоел ему со своей заботливостью.

Я прямо-таки обалдел. Потом с размаху бросился в пенистую воду. И не сразу понял, что меня обожгло: вода-то ледяная…

Ни до, ни после — никогда я больше так быстро не плавал.

Догнал беглеца, вскарабкался на край, сижу, чуть не плачу, не то от обиды, не то от радости, а может — от холода…

Скинул я все мокрое, надел фуфайку на голое тело. Ладно, думаю, пусть будет что будет, с плота больше не сойду.

Затянуло меня в полой, водяную карусель. Правда, там я не один оказался — еще четыре гаврика кружились, и Мышонок тоже. Вот где я его догнал. Стали мы переговариваться, подтрунивать друг над другом. А нас все кружит, кружит…

Уж и смеяться надоело, и шутки кончились…

Начал я вникать, что ж это за механика такая — полой. За поворотом вдруг почуял, что какая-то невидимая сила потихонечку отклоняет мой плот вправо. Я ухватился за шест — не достает. Снова начал доской грести, однако без пользы, река ускользала от меня влево. Река влево, а меня направо, и круговоротом медленно и долго поднимало вверх, против основного течения, которое теперь проходило в стороне. Летом, видать, здесь луга широкие, сочные… Потом меня развернуло и понесло обратно под высоченной лесистой кручей. Несет-несет, разогнало, и вот уж кажется — все, выскочил, иди по течению дальше — ан нет. Моему упрямцу пришлась по душе полойская вода: разворачивается и бодро чапает на новый круг.

Кружило меня таким манером весь вечер и всю ночь. И другие кружились. Попробовал я было сопротивляться — греб что есть силы, шестом толкался, где можно. А потом плюнул. Давай-ка, думаю, посплю в шалаше, совсем ведь из сил выбился, не ровен час с плота свалюсь. Поправил костер, чтоб не очень горел и не затух совсем, — и лег.

Проснулся под утро. Крепко спал, ничего не слышал, ничего не снилось. Смотрю — плоты все кружатся хороводом, оставляя за собой дымные следы. Однако ветрено стало, и, что порадовало, ветер дул в сторону реки. Думаю, большой бы парус сейчас! Ветер и вынес бы меня на основную струю… Шалашок мой — тоже парус, но маловат. Решил я прибавить ветру опоры — натянул на шесты барахло, какое у меня было. Все в ход пошло — фуфайка, мешок, пиджак и даже портянки. Ребята с других плотов кричат: «Федь, а Федь, ты не торговать ли собрался?» — «Нет пока!» — отвечаю, и снова ненавистную доску в руки — и загребать. Работал как лошадь. Вижу — помогает, я заметно догоняю Мышонка, а он впереди меня был.

— Мышонок! — кричу. — Вот я тебе трос кину, ты давай лови его!

— А что толку! — невесело смеется Мышонок и трет обеими руками заспанные свои глазки.

— Лови знай!

Закрепил я конец троса на багре и, словно копье, кинул. Снаряд мой не долетел метра два, но Мышонок поймал его своим багром и притянул к себе.