Иван Торопов - Избранное

А заранее была команда — окончив заправку, никуда не расходиться, сам старшина будет принимать. Я встал у кровати с гордым видом победителя и спокойно начал ожидать строгую комиссию. Подошли старшина, помкомвзвода и дневальный ефрейтор. Старшина посмотрел на мою постель, брезгливо скривился:

— И это, ты считаешь, заправка, солдат Мелехин? И это постель? Как полудохлая коняга на бескормице. И края, как ребра, торчат… А мне, Мелехин, если хочешь знать, треба ровные линии. И щобы везде было гладко. — Высказав это, старшина аккуратно зацепил в щепотку конец одеяла и одним рывком смял все мои старания.

— Сызнова! — безапелляционно кинул он и пошел раскурочивать другие постели.

Мне показалось это прямым издевательством, и — слабое утешение — что и у всех прочих полетели кверху тормашками одеяла, простыни, подушки.

Часа два, не меньше, объезживали мы непокорные наши постели со стружечным нутром. В конце концов даже сверхпридирчивому глазу старшины не за что стало зацепиться — ни тебе морщинки, ни тебе вмятинки, словно это не постель, а нечто тщательно выстроганное из цельного куска дерева. Но когда я подумал, что завтра утром мне предстоят точно такие же мучения, мне даже и спать не захотелось на этих стружках…

Чуть позже в этом расканительном деле мы нашли выход: кто-то принес с лесобиржи узенькие рейки. А вскоре рейками обзавелись все. Пришпилишь эти реечки по краям постели, хорошенько затянешь одеялом, и — пожалуйста, идеальные линии. Старшина, конечно, сразу заметил наше новаторство, но смолчал: ему лишь бы гарно было, лишь бы линии, а как они получаются, это уж детали…

Похитители шапок так и не нашлись. Но кражи прекратились, может, потому, что более дошлых дневальных стали назначать.

Однако мы сами же скоро взвыли от этих служак. Одна лишь узенькая лычка на погоне, но «гоняли» они нас с такой неистовостью, будто от этого зависело, дадут им завтра генеральские погоны или не дадут. Особенно старался носатый и смолянистоволосый ефрейтор. Иду, бывало, я мимо него честь по чести, приветствую, приставя правую руку к виску, а он как заорет:

— Эй, солдат, вернись!

Я говорю, что случилось-то? Я же прошел мимо вас чин чинарем…

— За пять шагов до дневального перейти на строевой шаг! — приказывает ефрейтор. — И пять шагов после него.

Пришлось вернуться и протопать мимо него по гулкому коридору строевым — вытянув носки и не сгибая ноги в коленях.

Мы прозвали этого ефрейтора — «Солдат, вернись», а еще — «Четырнадцатый заместитель генерала».

Правда, ежели посмотреть на дело с другой стороны, нам тоже не бесполезно было лишний раз отщелкать по-строевому.

Строевая-то подготовка нелегко давалась нам, лесным людям, привыкшим чуть ли не с детства ломить тяжелую работу. Конечно, мы были выносливые, от ходьбы и всяких приемов особо не уставали. Но армейской шлифовке поддавались туго. Кто-то привык ходить ссутулившись, кто косолапит, как медведь, кто словно беличий след на земле ищет…

А в долговязого Пикона никак не вдалбливалась команда «правое» или «левое плечо вперед!». По правде сказать — это и на самом деле мудреная команда. Прикажут тебе «правое плечо» — направо. Зачем же, удивляется Пикон, идти налево, когда сказано «правое плечо». Сержант объясняет: пойми ты наконец, что плечо твое поворачивается… А Пикон дудит в ответ: а зачем же обязательно плечу надо подавать команду?

В тяжких трудах солдатской службы нормы столовской нам не хватало.

Посадят нас за длинные столы по десять человек, принесут бачок щей и хлеба буханку. Слопаешь все это одним духом, и будто вовсе не ел. Явно маловат был тогдашний солдатский паек для вчерашних лесорубов. Хорошо — в лавке можно было купить дополнительно хлеба. Только вот почти все свои капиталы мы прокутили, пока ехали до места службы, хотя у каждого было порядочно, мне, например, в трех местах, по частям зашивали тетки. Из наших только у Микола, пожалуй, сохранились финансы. А мы, три балбеса — Пикон, Олеш и я, — соберем, бывало, оставшиеся рваные рубли, купим пару буханок хлеба и в один присест умнем все подчистую, без воды, без ничего, а потом идем обедать в столовку, весь обед слопаем и тогда только почувствуем, что вот сейчас наконец насытились, заморили червячка…

А каждый день в шесть часов подъем, на физзарядке скачешь, да потом спецподготовка, на строевых носок тянешь, по-пластунски ползаешь, стенку штурмуешь, штыком колешь. Аппетит разыграется — слона бы съел.

Шлифовали нас, стряхивали гражданскую пыль, добиваясь четкости и синхронности действий при каждом удобном случае. Скажем, приведет нас старшина в пищеблок, стоим за своими столами, ждем, пока он даст команду:

— Головные уборы снять!

Стремительно сдергиваешь с головы шапчонку, но одновременно-то, синхронно, у всех не получается, и старшина недоволен:

— Головные уборы надеть!

И так несколько раз, пока наконец не смилостивится старшина и не прикажет:

— Садись!

Но и на эту прекрасную команду находятся волынщики, и старшина снова недоволен.

— Встать! — командует. — Садись! Встать! Садись! — и послушные его воле бритые головы волнами колышутся в пищеблоке.

Бывало, соберемся в курительной комнате, уныло тянем махорочный дым и молчим. А сердца наполнены тоской, и таким милым, дорогим, неповторимым кажется нам прошлое, домашнее. У человека, знать, всегда так: настоящее-то добро и счастье он тогда лишь может оценить, когда есть с чем сравнивать…

Праздником становился для нас банный день. Вот и сегодня всю батарею построили в колонну по шесть. Двинем в городскую баню! А идти нужно довольно далеко, по центральной улице Архангельска, над Двиной.

А день-то какой сегодня — и мороз и солнце! И весь город смотрит на тебя. И хочется этаким молодцом предстать: голова задрана, грудь колесом, живот подтянут аж к самому позвонку. Сам себе выше кажешься и мощнее. Пружинисто взмахивают руки, ноги мощно и четко чеканят шаг. Во всем теле бурлит молодая сила. И ярким солнечным светом залито все вокруг, волнующим, будоражащим светом стоящей у порога весны. Снег искрится золотыми блестками, весело поскрипывает под множеством крепких ног… И сам ты молодой, здоровый, сильный, и, наверно, вечно таким будешь, и много доброго и славного успеешь сделать в этом расчудесном мире… И с великим нетерпением ждешь, когда старшина наконец даст самую желанную сейчас команду:

— Запева-ай!

И в такт строевому шагу я начинаю во всю силу голоса:

А уж батарея ждет, когда дойдет очередь до припева: