Иван Торопов - Избранное

Лейтенант помолчал, постучал пальцами по столу.

— Читаешь, значит, Мелехин. Только вот не во вред ли здоровью, ежели не отдыхать после обеда?

— Нет, товарищ лейтенант! — с жаром и надеждой проговорил я. — Да днем-то мне все равно не спится! Ночи хватает! И наверстать хочется упущенное… И книги есть…

— Ну, дипломат, — обнадеживающе усмехнулся он. — Ладно, Мелехин, убедил ты меня. Скажу я сержанту, чтобы насильно не укладывал тебя баиньки, — тепло улыбнулся лейтенант, и эта его улыбка до самых глубин моего сердца проникла, на всю мою жизнь.

А вскоре появилось у меня времени на чтение хоть отбавляй. Стали тренировать нас, как быстро занять свое место в танке. Машины стояли перед боксами, на плацу, недавно прокапал дождичек, скользко стало на крашеной броне. Взводный крикнул:

— По машина-ам!

И мы, как растревоженные белки, кинулись к танку: механик и радист-пулеметчик — в передний люк, а остальные трое — в два верхних, на башне. Я пружинисто вскочил на борт, ухватившись за башенную скобу, метнулся на башню и моментально плюхнулся внутрь, как капелька ртути, ни за что не задевая. Ловко заскочили и остальные. Несколько секунд — и все на своих местах, все готовы. Заводи и мчись.

Но мы пока тренируемся, не воюем. Теперь надо так же ловко выскочить из машины… Однако в спешке я поскользнулся на мокрой башне, носок моего сапога вдруг сунулся в скобу, и я полетел вниз головой, повис на одной ноге, всем телом грохнулся о стальной корпус, едва успев хоть сколько-то защититься руками.

Когда меня вытащили из этой ловушки, я уже не мог встать на ногу. Нога у щиколотки распухла, стала как бревно и посинела.

Пришлось отлеживаться больше недели. Вот уж когда почитал! Нога хотя и побаливает, но голове не мешает, читай себе да размышляй…

И как раз в эти дни пришло письмо от Дины. С фотокарточкой!

Дина заснялась во весь рост, правая рука на маленьком круглом столике. Волосы вольно спадают на плечи. У плиссированного платья каждая полоска отчетливо видна, на груди складки вынужденно раскрылись. Высокая шея совсем открыта. А круглое, доброе лицо Дины почему-то кажется строгим — будто хочет предупредить меня: хорошо живи, мушкетер!

Никогда я не думал, что простая фотокарточка, кусочек картона, может дать солдату такое счастье!

Я глядел на милые, до щемящей боли знакомые черты, и сердце мое полыхало жаром, готово было растаять от необычайной нежности.

«Федюша, любимый мой, здравствуй!

Получила твое письмо, огромнейшее тебе спасибо. А за фото — еще в десять раз большее спасибо!

Пришла сегодня в общежитие с практики, кручусь-верчусь, ничего в руки не лезет, даже читать не хочется. О тебе сильно думается, так сильно! Может, думаю, письмо придет? Выскочила к дежурной — а на диване огромную пачку разложили, только что принесли, девок у нас много, со всех сторон пишут… Смотрю, и — сразу увидела конверт, твоей рукой подписанный… Ох, если бы ты только знал, Федя… Я еще не вижу, что в письме, но уже такая счастливая. Ну — очень!

Ты, конечно, не знаешь, а мне всегда так хотелось нежно погладить твои брови кончиками пальцев, уж так хотелось, только не смела я…

Я целую тебя на фото, уж так целую, и смотрю на тебя, смотрю… Надо же — до самой Германии доехал. А земля-то, говоришь, красивая, все в цвету? Страшно как, правда? Сколько зла оттуда пришло, сколько беды…

Все так интересно мне, все, что ты пишешь, Федя! И с каждым днем я чувствую — как сильнее, сильнее люблю тебя. И жду, жду. И бывают минуты, когда я своему счастью до конца-то и верить не смею…

Вчера я смотрела фильм «Ромео и Джульетта», и прямо тебе скажу, Федюша, — я точно так же пылала любовью к тебе и нежностью, как и та удивительная девушка. А когда у этих двух чистых ангелов так безжалостно оборвалась жизнь, я весь остаток вечера проплакала.

Пусть же сбережет нас с тобой судьба от подобного! Ты, пожалуйста, Федя, поосторожней будь у этих танков. А то ведь я знаю тебя… Если что-нибудь случится с тобой — тьфу, тьфу! — тогда и мне не жить на белом свете… Теперь я, Федюша, до конца, до самого-самого донышка поняла, что выше любви ничегошеньки нет на свете. Много хорошего есть, но выше любви нет ничего. Тебе спасибо за такое мое прозрение…

А потом, Федюша, когда душа моя через край переполнилась светлой радостью, принесенной твоим письмом, пошла я в парк, где тогда, зимней лунной ночью, мы с тобой целовались. Постояла у каждого деревца, где только ни застревали. Ой, как помнится все…

Теперь снега уже нет, и на наш Север поспела весна. Березы начали распускаться — появились нежные зеленые кисточки, душистая черемуха пьянит, кричат и возятся грачи, парами хлопочут, обустраивают гнездышки. Воздух какой-то особенный — дышишь, дышишь, и голова кружится.

Потом в конце концов я снова вернулась в общежитие. Достала альбом и на самую первую страницу приклеила твое фото и свое тоже. Смотрю — ничего, дружно, сидят, не дуются, не спорят, как оригиналы…

Точно такое же свое фото я и посылаю тебе. Конечно, не совсем то, но что тут поделаешь — уж какой уродилась. Иногда посматривай, чтоб совсем не забыть…

Будь здоров, милый Федюша! До свидания!

Целую 1 000 000 000 раз!

От Дининого письма, от ее фотокарточки, от поцелуев в девять нулей нога у меня зажила скоро, скорее, чем думали. Теперь более осмотрительно стал лазать по танку. Как говорится — на ошибках учимся.

Часто нас наряжали в караул, объекты охранять.

Обычно мы стояли у склада боеприпасов. Пост находился в стороне от гарнизона, в сосновом лесу. Мало ли чего может случиться — все-таки снаряды, — надо как-то обезопасить и людей и технику. Надо, конечно. Однако стоять там часовым, особенно ночью, не очень-то сладко.

Территория охранялась большая, и поэтому на пост назначили двоих — часового и подчаска. Два часа стоишь, затем смена, два часа бодрствуешь в караульном помещении, потом два часа спишь, и снова на пост. И так — сутки…

В десять часов вечера нас — помкомвзвода Разумнова и меня — разводящий привел на пост. Сержант — за часового, я — за его подчаска. Мы оба хорошо знаем, кому до какого места охранять, до какой черты можно доходить во время патрулирования.

— Ты, Мелехин, смотри, в темноте-то не бабахни в меня заместо диверсанта, — вполне серьезно предупредил меня Разумнов. — Мало ли что почудится…

С тревожной душой я встал на пост, про который ходили всякие легенды… Вот небольшой «грибок», где можно спрятаться от дождя. Там же, я знаю, торчит кнопка сигнализации в караульное помещение. У грибка Разумнова есть даже и телефон. А вот здесь — траншея. Если вдруг какое нападение, надо успеть нажать на кнопку звонка, поднять тревогу, а самому вскочить в траншею и завязать бой…