Иван Торопов - Избранное

И стыдно мне от таких дум… И сердце мое все равно вроде бы рвется к тебе, ненаглядному… И боюсь я. Ты, пожалуйста, воздержись писать мне, Федюша. Дай мне успокоиться от всего этого, дай самой поразмыслить, как же мне быть дальше. Я теперь, будто раненый олень, мечусь меж двух огней, не знаю, куда кинуться, в котором сгореть… Скажем, соглашусь я сейчас на предложение Петра Васильевича, он сделал мне предложение, не скрою. А потом, когда и ты возвернешься из армии, повстречаемся с тобой… что же тогда со мною-то станется? А? Ведь тогда, наверно, я бездыханно свалюсь у ног твоих?

Не знаю, Федя, боюсь, не знаю, замучилась.

Ты, пожалуйста, не гневайся на меня, Федюша! И меня тоже пойми. Ведь хочется, очень хочется хоть немного счастья. И спокойной уверенности — пойми. Может, это я по-бабьи сказала… Ты уж прости.

Всего самого хорошего тебе, Федюша, в твоей трудной танкистской службе!

И — прощай, мушкетер! Целую тебя.

До боли в шее озираюсь я вокруг, напряженно всматриваюсь в обочины, будто что важное выискиваю. А ветер выбивает слезу, ничего ты с ним не поделаешь, с ветром.

Въезжаем в Лейпциг. В самом центре, у громаднейшего железнодорожного вокзала, начальник штаба высаживает нас. С шофером вдвоем он едет по своим делам, здесь же, у вокзала, назначает встречу перед обедом.

Мы с Надей в первую очередь осматриваем необъятный железнодорожный вокзал с его ост и вест залами. Причем все великое множество крытых подъездных путей находится наверху и нам нужно подниматься по широким лестницам из внутренних помещений вокзала. Любопытная Надя поинтересовалась у железнодорожника, и тот с гордостью ответил, что Лейпцигский вокзал считается вторым в Европе, после Миланского, и одновременно может принимать двадцать шесть поездов.

День был жаркий, времени у нас хватало, и мы зашли в буфет. Подали нам пиво в высоких светлых стаканах — янтарно чистое, с устойчивой пышной шапкой наверху. Прохладное, мягкое, свежее — прелесть! Я давно уже научился пить немецкое пиво всяких сортов, можно сказать даже — полюбил его. И другие, сколько знаю, тоже попривыкали.

Надя прочитала мне небольшую лекцию о главных достопримечательностях Лейпцига. Оказывается, здесь Ленин нелегально выпускал первые номера газеты «Искра». А я-то не знал этого…

Потом, на площади, мы долго любовались великолепным зданием Новой ратуши. С вычурными фронтонами и башенками, окнами самых разных размеров и конфигураций, с массивной круглой башней посередине, устремляющейся ввысь… И вся эта лепота со всех сторон оторочена естественной зеленью деревьев. Да еще рядом живые, пульсирующие фонтаны… Красиво!

— Мне кажется, — говорит всезнающая Надя, — здесь смешались ренессанс, рококо и даже готика. Правда, я еще не до конца научилась разбираться во всех архитектурных стилях…

— А по мне, — говорю ей, — эта ратуша очень похожа на пышную, раздобревшую красавицу в платье с оборками, завитушками, фестонами…

Серебряный колокольчик раззвенелась смехом:

— А что, пожалуй, и в самом деле!

В условленный час вернулись наши, мы все вместе пообедали в ресторане. Без супа был обед, главным образом мясо во всех видах подавали нам. Немцы, говорят, не очень привычны к супу. Да и к хлебу тоже.

Потом мы посетили огромный и помпезный дворец бывшего Имперского суда, где сейчас музей великого болгарина Георгия Димитрова. В 1933 году здесь проходил судебный процесс над Димитровым, фашисты пытались его обвинить в поджоге рейхстага, но отважный и мудрый Димитров перед всем миром сорвал их лживые маски…

Потом подполковник Броневой пригласил нас послушать музыку. Мы зашли под высокие прохладные своды церкви святого Томаса. Орган играл Баха. Но нет, играл — не то слово… В чутком, как предосенний лес, необъятном просторе церкви звуки органа ревели и бесновались какою-то очищающей душу бурей… И непонятно было, где рождался первоначальный звук, а откуда рушилось его отражение, эхо. Все переплеталось воедино, усиливалось, отражалось, ликовало, торжественно, грустно, возвышенно… Впервые в жизни я услышал такое и едва ли когда-нибудь забуду.

А вот и сам сочинитель стоит во дворе, на высоком пьедестале — Иоганн Себастьян Бах. Добродушного вида толстяк в камзоле с вывороченным карманом — говорят, в знак того, что у него никогда не задерживались деньги… Он работал в этой церкви, руководил хором мальчиков, сочинял музыку. Давно уж нет Баха, сменялись правительства, приходили и уходили узурпаторы и тираны, люди давно забыли о них или вспоминают с проклятиями. А Бах все живет, в музыке живет. И не только в немецких сердцах. Я вон откуда приехал — из глубины северной пармы-тайги, а вот тоже потрясен его музыкой, будто и меня это касается, человека совсем другого языка и понятия. Написал человек музыку — и не умирает она, из души одного поколения переходит в душу другого, и так — веками. Веками!

Потом мы поехали за город осматривать памятник «Битва народов».

На возвышении, как бы венчая нежную зелень лужаек, стоит громадная гранитная пирамидища строгой формы, с суровыми фигурами у самого купола. Но нет, я бы даже назвал это не пирамидой, а тревожным колоколом — и вправду похож! — колоколом, готовым набатить на весь мир, взывая людей помнить о войне. Воздвигли этот монумент в честь победы союзных войск над Наполеоном. По бесконечным винтовым ступеням мы поднимались до самой верхотуры, до смотрового пятачка, уложенного из розовых гранитных плит. Головокружительная высь! Весь Лейпциг перед нами… и все окрестности. Сотни тысяч людей бились когда-то здесь насмерть… Но вот беда, только соорудили этот грандиозный памятник-предупреждение в 1913 году, к столетию битвы, — как через год всего, в 1914-м, разразилась первая мировая война…

В Эрфурте мы ночевали в уютной старой гостинице с широкими, беломраморными лестницами, с чугунным кружевом перил и перегородок, с ярко-желтой медью подсвечников и люстр. В просторном, высоком номере (все трое мужчин, мы разместились там) тоже все веяло волнующей стариной: узкие створчатые окна, линогравюра с частоколом эрфуртских церквей, яркий ковер во всю ширину пола, пружинные матрасы с двумя слоями белоснежных одеял — толстенных, но легких, как пух… И — идеальная чистота вокруг.

Утром я проснулся рано, не было еще и шести часов, а за окнами уже вовсю шумела жизнь, громыхали трамваи, улица была полна народу: немцы рано ложатся, но и рано встают…

С высокого моста — подполковник уже бывал здесь — мы любовались раскинувшимся под нами старым Эрфуртом. Впечатляюще! Сколько церквей! Говорят, более тридцати… Их острые шпили густым частоколом вонзаются в синее весеннее небо. А над всеми главенствует трехглавая громадина святого Северия. Мы поднимались в нее по широкой бесконечной лестнице. Необъятное пространство… лес колонн… Роскошная капелла и узорчатые витражи из цветного стекла во всю высоту стен. Ввысь устремленная готика.