Иван Торопов - Избранное

— Морду набить хотят, — буркнул Ленька, хотя это и так всем было ясно.

Наши парни тоже вооружились чем попало: кто палкой, кто камень подобрал… В нашей бричке давно едут два удобных кола, мы с Ленькой заготовили, еще после того, в Литве, нападения бандитов. Мало ли…

И вот два вооруженных войска стали друг против друга. Наши супротивники размахивают палками, кулаками, кричат наперебой — ничего не понять, базар…

Тут выступила вперед рослая женщина средних лет, в длинной шинели, одна пола сильно подгорела. Подняла она руку и кое-как утихомирила свой отряд. Потом обратилась к нам командирским голосом:

— Вы лошадьми своими всю озимь нам потравили! Мы эти семена по зернышку собирали, впроголодь живем… На рожь в будущем году надежду держали — а теперь что? Подыхать нам по вашей милости?! Такой табун всю ночь поле травил…

От имени нашей кавалерийской бригады выступил Мирон Мироныч.

— Мы не нарошно потраву допустили… Мы знать не знали, что у вас тут озимь есть. Сколько едем, ни разу еще не видели озимых…

— Нам дела нет — нарошно или негаданно! Вы под корень резанули нас. Подохнем теперь…

— Да, еромакань, ничего не сталось с озимью! Мы раньше, после заморозков, спецьяльно пускали коней на озимь-то. Чтобы прореживать. Тогда им, по весне, и солнце и дождь щедрей достанутся…

От такого толкования женщина в шинели на миг растерялась, замешкалась. Я уже хотел пришпорить упряжку, но женщина успела опомниться и закричала почти в истерике:

— Прореживать! Чего тут прореживать, когда кажное зернышко счетом считано!.. Ты, дядя, сказки себе оставь, а нам за потраву трех лошадей отдашь!

— Мы, еромакань, уже и так много потеряли: кого убили, кого украли, кто в пути пал. Если в каждом селе коней оставлять — самим нам впрягаться, что ли?! Нам этими лошадьми лес возить!..

— Нам нужды нет! Потравили — оставляй трех душ!!

— Спятила ты?! — закричал Мирон Мироныч.

Деревня снова заорала, замахала деревня палками-дубьем. Ну и мы, конечно, тоже орем, свое Доказываем.

Неожиданно грохнул выстрел! Потом чей-то знакомый голос повелительно гаркнул: «Кончай базар! Мать вашу так…» — и снова бабахнуло.

Всех будто холодной водой окатили. Гляжу — вот радость-то! — верхами крутятся на дороге начальник перегона Сметанин и Ювеналий. Горячие кони под ними так и пляшут на месте. А всадники — в аккуратных офицерских шинелях, в военных фуражках. Ювеналий размахивает пистолетом и орет во все горло:

— Областная милиция! Что происходит?

К всадникам тут же метнулась женщина в шинели. Подскочила и запричитала.

— Ладно, разберемся, — сказал Ювеналий. — Они ответят!

Представители «областной милиции» «арестовали» Мирон Мироныча. Лошадей приунывшим селянам не оставили. «Не положено».

Наш табор двинулся вперед. Хотелось умотать отсюда побыстрее, подальше от этих злых и грустных глаз разоренной деревни.

Может, и в самом деле весь их хлеб потравили?

А что ж нам делать? Всю ночь, что ли, на привязи лошадей держать, таких-то голодных?

И поезда не дают… Давно бы уж дома были, на поезде-то. Сколько бы леса уже вывезли, на этих-то конях… А теперь? Идем, идем, только сами мучаемся и бедных лошадей мучаем. Скольких уж потеряли… А дальше-то ведь все холоднее будет… Все холоднее…

Вечером распустили лошадей на обширное жнивье, — кажется, ячмень там убрали. Деревни поблизости не видно. Но Мирон Мироныч велел всю ночь дежурить, по пересменке.

Поужинали супом из конины, Маша приправила его капустными листиками. Этот коняга днем, в соседней бригаде, окончательно выбился из сил. Ну — прирезали его и по-братски поделились с нами мясом. Хотя — какое это мясо… черное, как пареная репа, и липкое — грызешь его, и руки будто в смоле, — тьфу!!

Но и такую дохлятину грызешь, когда голоден. Грызешь!

После ужина Дина тихонечко позвала меня:

— Федя, поди за мной, скажу чего.

Уже темнело. Я поплелся за Диной.

— Федь, знаешь о чем я? — сказала Дина.

— Нет, — отвечаю, — не знаю, о чем ты.

— Давай мы Биа-борду с кобылой вместе отведем в давешнее село… а, Федь? Матерь-то еле на ногах держится, падет завтра-послезавтра… Придется прирезать тогда. А после нее и Биа-борду…

В ответ я только вздохнул.

— А если им оставим — выживут. Все с пользой…

— Да мы же далеко отъехали, — сомневаюсь я.

— Где далеко-то? Поди, километров пятнадцать, не больше. За ночь-то обернемся. Монголка твоя еще бегает, и рысак мой гож…

Ой как не хотелось мне делать это доброе дело…

— А Мироныч? — аккуратно сопротивляюсь я.

— До утра он не спохватится! — горячо убеждает меня Дина, хотя я и сам все это наперед знаю. — Мы только Маше с Ленькой скажем, пускай подежурят вместо нас. А потом ищи-свищи… Украли — и все тут. Уж в то село Мироныч не вернется, можешь быть спокойным…

Да, в то село он не вернется, это точно.

И про нас не подумает — что мы могли такое.

И, главное, права Дина — падет кобыла, не сегодня-завтра падет, видно, уже шатает ее. И тогда Биа-борда тоже пойдет в котел. Что ж тут делать…

Выехали мы потихоньку, как ночные воры, по знакомой уже дороге. А ночь холодная, вымерзло кругом — и земля и вода, аж звенит под копытами.

Луна освещает нам дорогу, бледным светом наполняет холодные и пустые пространства.

Мы трусим рысцой, а в левой руке я держу уздечку кобылы, она не поспевает за Монголкой, и все время приходится подтягивать ее. Права Дина, доходит лошадь…

В груди моей тесно, словно распухло сердце. В голову лезут всякие мысли, все больше невеселые. Временами мне кажется, — все это во сне происходит…

— Федь, ты сердишься, что на такое дело тебя подбила?

По голосу Дины я улавливаю, что в ее душе тоже не все спокойно.

— Я? Нет, не сержусь. Я про другое думаю.

— А скажи, Федя, если живыми доберемся до дому, будет что вспомнить…

— Во-во… мы с тобой бросим работу, только и будем рассказывать о приключениях. За это нам будут давать хлебные карточки и большие деньги.

— Сердишься, — вздыхает Дина.

— Нет…

Налегке мы довольно быстро добрались до того села. Постучали в двери домика, кривого, как старое лукошко. Разбудили старую бабку, спросили, где председатель. Недовольно ворча, объяснила она нам. Дескать, вон тот, свежей соломкой крытый домок, совсем недавно и покрыли…

К моему удивлению, председательшей как раз оказалась та баба, извиняюсь — женщина, в обгорелой шинели. Женщина повела нас в дом, зажгла коптилку. Теперь она вроде совсем другая: после сна лицо посвежело, стало помоложе и добрее.

Мы сказали ей, с чем приехали: привели кобылку с жеребенком.

— Милиция приказала? — обрадовалась председательша.

— Нет, — говорим. — Мы сами привели. И надо на первое время припрятать их хорошенько, на случай, если станут искать. И — кормить, главное — откормить их надо.