Анатолий Баюканский - Восьмой день недели

— Чем занимаемся, дружище? — дружелюбно спросил Радин. Шагнув поближе, узнал пловца, что подходил к нему на пляже. Тот самый Бруно, «Пульсар».

— Сено косим, дружище! — отпарировал Бруно и стал спускаться с лестницы.

— Юмор оставьте до следующего раза. Не узнаете начальника цеха? — Радину понравилась независимость рабочего.

— Как не узнать, пропала теперь моя головушка.

— Что делаете в цехе накануне пуска?

— Извините, нарушил. — Бруно склонился в полупоклоне. — Невмоготу стало, пришел на свидание к инженеру Дербеневой. Вас это устраивает?

Бруно положил стремянку на землю, что-то записал в блокнот и только после этого взглянул на Радина.

— Разрешите уйти?

— Шутник! Не перед той аудиторией играешь. Мы — родственные души.

Лицо Бруно приняло жесткое выражение, глаза блеснули холодно и непримиримо.

— Я вам не верю! — как ножом отрезал Бруно.

— Из-за «Пульсара»? — напомнил Радин.

— Не только… Я писал в газету. Глядите! — Бруно выхватил из-за спины складной метр. — Представьте себе, что печь уже выдала сто плавок. Вот здесь, на горловине, появились на́стыли металла. Что будет? Конвертор в проем не пройдет. Наверное, статью не читали? Я предупреждал… И вообще! — Бруно пошел прочь, пряча в карман логарифмическую линейку.

Вот теперь-то Радин почувствовал, как в душе закипает раздражение. Верно подметил: нужно расширить проем, пока не началась плавка. Сделал пометку в блокноте, пошел к сталевозам.

Сталевозы стояли встык, один к одному. Радин распахнул дверцу кабины и понял: нужно отдохнуть. К лопаткам будто тяжелые камни подвесили. Опустился в кресло, дверь не закрыл. Сквозь окна в цех проникал белесый свет зари, серебрил груши конверторов, горбатил краны. Радин прикрыл глаза, и конверторы, и краны, и мосты переходов, словно стрелы, уносящиеся ввысь, — все отодвинулось, притихло. Сквозь зыбкий туман дремы успел подумать о том, что с ним происходит. Как он попал в этот город, серый и безмолвный? Может, приснилось в одночасье: бесконечные переходы, плывущие в синеве рассветного утра, и он — в тесной кабине машиниста сталевоза?

Радин поежился, попробовал вытянуть ноги. Они уперлись в пол. Открыл глаза, снова зажмурился, крепко, до боли. Что-то произошло с ним значительное, еще не осмысленное. Неужели тысячи тонн стали, что со дня на день закипят в этом невиданном цехе, отданы ему под начало? Эта мысль вызвала одновременно и горделивое чувство, и тревогу. Первый в мире кислородно-конверторный цех, оснащенный установками непрерывной разливки стали, должен освоить Анатолий Радин. Звучит! В министерстве он читал красочно отпечатанный для «Лицензторга» проспект. В нем говорилось: «Старососненский комплекс — чудо металлургии двадцатого века! Сталь плавят и разливают автоматы. Шесть автоматических устройств на человека!» Реклама, в общем-то, верная, но… будучи на стажировке в Америке, Радин видел множество рекламных проспектов, теле- и кинопрограмм. Запомнилась одна: дети возле железнодорожной насыпи играют мячом. После удара одного из мальчишек мяч попал на железнодорожную колею. И вдруг показался мчащийся поезд. А навстречу ему другой. Отказала диспетчерская сигнализация, и автоматы перевели оба поезда на один путь. Рвали на себе волосы железнодорожники, бесновались в вагонах пассажиры, гримасы ужаса застыли на лицах детей у полотна. А поезда летели навстречу гибели со страшной скоростью. Сшиблись… И вдруг резко покатились задним ходом каждый в свою сторону, наткнувшись на мяч, лежащий на путях. И тут же голос диктора: «Покупайте мячи только фирмы Коу!..»

С него потребуют за каждый промах. Словом, тут и восьмого дня недели не хватит. Радин усмехнулся, припомнив, — когда-то в студенческие годы вывел для себя формулу: чтобы выбиться из разряда явных середняков, необходимо выкроить из недели восьмой день. За счет сна, отдыха, развлечений. Он тогда считал себя ярым рационалистом и втайне гордился изобретенной формулой. Время шло, увлечение рационализмом почти выветрилось, формула забылась. И вот сейчас он вспомнил о ней. «Да, не хватит и восьмого дня недели», — повторил Радин.

Он снова задремал. Наплывами пошли обрывки дневных впечатлений: стволы фурм, возбужденные лица. Потом и это отошло.

Проснулся Радин минут через двадцать. И сразу почему-то вспомнил фразу Бруно: «На свиданье к Дербеневой». Распахнул дверь сталевоза, выбрался наружу…

Гул в цехе постепенно стихал, вероятно, какой-то технарь шел по пультовой, выключая одну за другой кнопки, рычажки, щелкал выключателями.. Стало совсем тихо, если не считать потрескивания электросварки где-то внизу, у седьмой отметки. Радин увидел искры, вылетающие из узкой трубы, и удивился: искры казались голубыми.

После кабины сталевоза цех показался ему совсем иным, подчеркнуто современным: связки металлических конструкций, блеск синтетики, многометровые глыбы бетона, опоясанные гроздьями труб. «На свиданье к Дербеневой, — повторил он вслух. — Ишь ты!.. Дербеневой в такую пору в цехе делать нечего. Она голубые сны видит». Радин с неожиданной ясностью вспомнил залитый солнцем берег, водную лыжницу. Странно, почему он до сих пор ее не встретил? Радин направился к воротам, но возле дверей экспресс-лаборатории остановился. Стал убеждать себя: конечно, никого там нет. А ему вдруг так захотелось, чтобы свершилось неожиданное — Надежда!..

Радин толкнул массивную дверь, она приоткрылась неслышно. Он очутился в сумеречной комнате, заставленной прямоугольными ящиками-блоками. Все вокруг белое: белые шкалы, белое отражение, белые поручни. Только на экране россыпь зеленых, красных, голубых лампочек.

Спиной к Радину сидела девушка. Золотые волосы в отблеске неонового света рассыпались по плечам. Синяя спецовка казалась голубой в отражении полированных блоков.

Девушка почувствовала: кто-то вошел, обернулась и стала медленно подниматься со стула.

— Вы?

— Здравствуйте! Я очень рад вас видеть!

— Я тоже.

— Помните, сказал: «До свиданья»?

— Знали, что вернетесь?

— Нет. Зигзаги судьбы… Не надеялся вас увидеть в столь позднее время.

— Работы уйма. Вы посмотрите, — она кивнула на стопу перфокарт, — до последнего дня тянули и вот… новые программы, трансляторы. Голова кругом идет.

Радин видел: Надежда тоже рада встрече, смущается, перекладывает в корытце пачки перфокарт, не поднимает глаз.

— Дербенев отсыпается перед сменой. Как он говорит: успех плавки закладывается в семье… Правда, красиво отсюда цех выглядит?

— Поглядывать свысока дозволено только пассажирам Аэрофлота, — пошутил Радин. — Ваши роботы на ходу?

— Пришлось сменить один блок.

— Какой?

— Вот этот. В системе оперативной памяти.