Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

Дядя Митя помолчал.

— Потом два месяца я к своим полз, крался, черствел от ненависти. Зверем стал, Люба. Больше всего я тогда лес любил. Спрячусь и мечтаю весь день. Рассажу около себя всех: и сына, и дочь, и жену, пошучу даже: «Помните, — скажу им, — как вы вчерашнюю булку есть не хотели?» Смеемся, смеемся, пока я не разревусь… После партизан отпуск получил. Домой поехал. Сердце что-то чувствовало уже… И все же надеялся, что разыщу… И представь — все погибли с голоду. Стою перед домом на Некрасовской, а сам думаю: неужели мне легче было, чем им? Как же так?

Он замолчал, насовал гвоздиков в рот, поднял недочиненную дамскую туфлю.

— А сейчас… вы один живете?..

Выплюнул гвоздики на ладонь, пошевелил губами.

— Нет, — качнул головой. — С бабкой. На десять лет меня старше. Когда-то пустила в дом. Хороший она человек. И обед сварит, и постирает. Я ее так бабкой и зову. Трудно ей нынче стало: давление, печень, чего-то еще… Ну да что делать? Живем, жалеем друг друга, Люба.

Вера забежала ко мне домой на минутку и, не присаживаясь, решительно распорядилась:

— Через час нужно быть у меня. Придет Игорь. Я сказала — день рождения.

— Но у тебя же зимой.

Она покрутила у виска пальцем.

— Просто отцу хотелось посмотреть Игоря. А потом, — она подмигнула, — и мне этого хотелось. Нерешительный он человек, приходится брать инициативу в свои руки. Пусть сравнит ухоженный быт с холодом армейской жизни.

Она захохотала, радуясь собственной шутке, прибавила:

— В моем возрасте, как сказал Мичурин, нельзя ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача.

…Из дома я вышла, как и условились, через час. И около Вериной парадной столкнулась с Игорем. Он шел в гражданском костюме, подтянутый по-военному, озабоченно-сосредоточенный, точно предстояло ему здесь выполнять задание особой важности. Я сразу об этом ему сказала. Он улыбнулся, но комментировать не стал, вроде бы согласился.

— Жених! — издевательски заметила я.

Игорь оглянулся по сторонам, точно его уже преследовали, и то ли шутливо, то ли серьезно спросил:

— Неужели, Люба, я произвожу такое глупое впечатление?

Двери оказались открытыми. По всему было ясно, что нас высмотрели в окно.

Иван Васильевич и Евдокия Никитична стояли в коридоре напряженные и торжественные, плечом к плечу.

— Познакомьтесь, — сказала им Вера, принимая у Игоря цветы и чмокая его в щеку. — Это…

Она не договорила, ее перебил Иван Васильевич.

— Сейчас, сейчас! — крикнул он. В его руке был будильник. Иван Васильевич вертел торопливо стрелки, нажал кнопку звонка. И вдруг в коридоре возник мелодичный звон, малиново заиграли колокольчики. — С музыкой хотелось встретить, — объяснил Иван Васильевич, протягивая в сторону Игоря будильник и по-детски счастливо улыбаясь. — Конечно, мы, родители, узнаем все последними, но уж такое решение настоящего времени, текущего, так сказать, момента.

Евдокию Никитичну в этой суете и звоне совсем забыли, она стояла за спиной мужа и была не видна, как маленькая девочка за большим столом. Склонила голову и, мечтательно улыбаясь, слушала.

Я подошла к ней. Она радостно зашептала:

— Красивый какой милиционер-то! — Дернула мужа за рукав. — Ты у меня, Ваня, таким красивым-то не был!

— Как это не был?! — возмутился Иван Васильевич.

Он наконец повернулся, освободив большое пространство, и как бы показал Игорю свою жену.

— Как не был! — шутил он. — Да я и сейчас красивый, если от мазута отмыть.

Евдокия Никитична прыснула.

— Балабол ты, Ваня! Как был балабол, так и остался…

Повернулась и по-хозяйски широким жестом пригласила гостей войти.

— Давай, Любаня, командуй. Ты своя у нас, вторая, можно сказать, дочь, как-никак сватья…

— Мама, ну что ты говоришь! — одернула Евдокию Никитичну Вера. — Игорь подумает…

— А что ему думать, — сказал Иван Васильевич радушно. Он обнял жену, положил огромную ладонь на ее покатые плечи, притянул Евдокию Никитичну к себе, и она словно прилипла к его большому телу. — Мы люди простые, мыслей за пазухой не держим. Выпьем сейчас и договоримся…

Он отпустил жену, и Евдокия Никитична словно помолодела, выпорхнула из его объятий, опередила нас, распахнула дверь в залу, как они называли большую комнату.

— Прошу, товарищи-граждане! — говорила она. — Будем накрывать!

— Накрывать есть чего! — гудел Иван Васильевич. — Магазинного мы не уважаем, многое идет со своего огорода…

Сели за стол.

— У нас в гараже, — обстоятельно заговорил он, — иногда спрашивают: «Ну зачем, Иван, тебе такая дача? Мороки с ней! Света божьего не видишь». — «Да, говорю, не вижу. Но для кого я стараюсь? Для дочки стараюсь. Для внуков, если пойдут. Мне поэтому лучшего света и не хочется».

— Папа!

— Помолчи, — сказал Иван Васильевич. — Дети теперь так и норовят влезть раньше родителей.

Евдокия Никитична расставляла наливки — смородинную, крыжовниковую.

— Вот и поглядим, что дает моя дача! — говорил Иван Васильевич, доброжелательно похохатывая.

Количество блюд, блюдечек и вазочек нарастало. Была тут и моченая брусника, и соленые грузди, и грибы маринованные белые, и огурчики корнишоны, маленькие, ровные, словно отобранные по одной мерке, и помидоры, и моченые яблоки, и лучок, и даже шпик собственный, присланный сестрой Ивана Васильевича из деревни.

Разлили по рюмкам наливку, и в комнате запахло смородинным листом.

— Мне нельзя, — Евдокия Никитична прикрыла рукой рюмку. — У меня кролик тушится. Я бегать на кухню должна.

— Как хочешь. — Иван Васильевич потянулся к Игорю, как бы предложил ему чокнуться. — Со знакомством, — сказал он.

— Давайте уж за Веру. Ее день рождения…

— За ее рождение зимой выпьешь — забыл о заговоре Иван Васильевич.

Вера, вероятно, подтолкнула его ногой. Иван Васильевич удивленно поглядел на дочь.

— Я — чо? — сказал он. — Я — ничо. Так просто.

Осмотрел стол, ему явно чего-то не хватало, крикнул в сторону кухни:

— Дусь?! Может, борща дашь? — и повернулся к Игорю: — Как насчет борща?

Закуски было полно, Игорь с сомнением поглядел на нас с Верой, покачал головой:

— Не стоит…

— А я борщ очень уважаю, — сказал Иван Васильевич, принимая от Евдокии Никитичны тарелку кроваво-красного борща с жирными, будто янтарными разводами и огромным куском мяса.

Он зачерпнул густоту ложкой и, обжигаясь и кряхтя, с удовольствием отведал:

— Хорош харч!

Вера подкладывала закуски Игорю. Теперь в центре стола лежал тушеный кролик — большущее блюдо, потеснившее маленькие тарелочки.

— Вот этот кролик, — рассказывал Иван Васильевич охотно, — сегодня утром еще в клетке бегал. Попробуй его на вкус. Телятина! Я его сам готовлю, не доверяю женскому полу. Вымочу в уксусе сколько нужно и тушу на малом огне. На Веркиной свадьбе десяток кроликов на стол пустим. Твое начальство решит, что мы им целого теленка прирезали, спорим?!