Владимир Богомолов - Застава в степи

Ну, конечно, мы не все время работаем. Фаина Ильинична водит нас на пруд, разрешает поиграть в футбол, волейбол. Но все это по расписанию. Если поглядеть на распорядок дня, то трудовые навыки занимают всего два часа, а на все остальное — восемь. А в жизни получается все наоборот: не успеешь два раза стукнуть по воротам, как кончается тайм, не успеешь переплыть на тот берег, как раздается сирена — сигнал сбора. Да еще выдумали послеобеденный сон. Кому он нужен? Что мы, дошколята какие-нибудь?

Выдалбливаю я стамеской гнездо для ручки, а мысли у меня далеко от школы. То посмотрю на проворные руки Саблина и думаю о нем, а то выгляну в окно и подумаю про Генку. Ну почему он не пришел? Неужели действительно испугался сбора или решил проявить свой характер: сказал «не приду» — и не пришел. В это время молоток у меня сорвался и так стукнул по ногтю большого пальца, что тот сразу покраснел. И эта производственная травма, как говорит мой папа, заставила меня подумать про Генку совсем иначе. Ведь мог же он поранить ногу или вообще заболеть. Тем более, что вчера он пережил такое нервное потрясение.

Раз я покалечил палец, то теперь мог только подсказывать ребятам, что и как надо делать. Но эту работу лучше меня выполнял Саблин. Значит, мне можно было уйти до обеда. Но не мог же я просто так взять да уйти. И я сказал, что пойду проведаю Синицына, узнаю, почему он не явился в лагерь. Никто не возразил против моего желания навестить друга. Я сбросил фартук и, прыгая через доски, выскочил на крыльцо.

Солнце пекло, как в преисподней. Я, конечно, не знаю, что такое преисподняя, но раз бабушка говорит о жаре именно так, то это уж точное сравнение. Она все знает. Недаром ей скоро будет шестьдесят лет. Когда мне будет столько же лет, сколько маминой маме, а моей бабушке, я буду знать в сто раз больше. И не потому, что я необычайно одаренный ребенок, по мнению директора школы Николая Андреевича, а просто потому, что моя бабушка закончила две зимы ликбеза. И научилась лишь кое-как писать и читать. Но она не читает, потому что плохо видит без очков, а в очках у нее глаза быстро устают, а писать ей нечего да и некому.

Правда, есть у нее еще одна дочь, моя тетя Валя, которая живет в Волгограде и которую, по-моему, папа с мамой не очень любят. Не очень потому, что тетя Валя всю жизнь живет вдвоем с мужем, режиссером телевидения, и все время требует, чтобы бабушка перестала жить чужим умом, бросила возиться с поросятами и курами и переехала к ней. А то они с мужем не могут спокойно оставить квартиру на соседей на все лето и уезжать к Черному морю.

Я тоже не очень люблю тетю Валю, потому что за все время, пока мы живем в совхозе, тетя Валя никогда не приглашала меня погостить к себе. А я сколько раз мечтал поехать в этот город. Поэтому первое время, когда я научился читать, я с таким нетерпением распечатывал конверты из далекого города и, читая бабушке письма, надеялся на то, что вот наконец тетя Валя догадается о желании своего дорогого, как она называет меня, племянника. Но в письмах даже и намека на это не было. Тетя Валя почти всегда жаловалась то на промозглую погоду, то на жару, то на вечную занятость в очередях магазинов, ателье мод и театральных касс. В конце она передавала нам всем приветы, горячо обнимала и целовала…

Когда я подружился с Генкой и рассказал ему про теткины поцелуи, он заметил:

— Вот бы она вместо них по рублю присылала. Ты бы уже миллионером был и купался как сыр в масле, ходил весь в золоте и сиял как солнце.

Солнце! Оно жжет, как раскаленная плита. Где в такую жару может быть Генка? Неужели сидит дома?

Прячась в тень небольших кленов, я побежал к другу. Генкина мать, Анна Петровна, встретила меня удивленным взглядом: разве он не в лагере?

Вот так влип… Как же я не подумал, что могу предать Генку? Вот теперь ему будет взбучка. А из-за кого? Из-за лучшего друга. Но он тоже хорош! Вместо того, чтобы забежать утром ко мне и выполнить вчерашнее обещание — рассказать про историю Старого хутора — или хотя бы сказать, куда он собирается идти, взял и скрылся. Подумаешь, какой тайный следопыт!

В лагерь после всего этого мне совсем расхотелось идти: можно же сделать себе один такой день, когда человек решил купаться не по звонку? Можно. И вот я пошел на пруд. До него расстояние неблизкое, километра два, а то и все три. Почему я до сих пор не знаю точно, сколько же километров до пруда? Сосчитаю. Футбольное поле на нашем стадионе от ворот и до ворот сто метров, двести моих шагов. Значит, километр, — десять таких стадионов, две тысячи шагов.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Ну и жарища сегодня. Такой еще ни разу не было. У нас в совхозе не было, а где-нибудь в Сахаре даже жарче бывает. И как только там негритята живут? Ведь у них даже пруда никакого нет. По крайней мере, если судить по той карте, которая вложена в учебник.

Кажется, я отвлекся. Сколько же я прошагал? Сто, сто пятьдесят? А чего гадать. Лучше-ка я вернусь и начну сначала. Только надо сосредоточить себя на одних шагах.

Раз, два, три… Уже сорок шесть, еще четыре шага и я дойду до центра поля. Это если бы я был на стадионе. А чего хорошего сейчас на стадионе? По такой жаре будешь мяч гонять? Сразу солнечный удар получишь. Я же не Пеле или еще какой-нибудь бразильский футболист. Они там, в своей южной Америке, привыкли играть при любой жаре. Закалились. Наверное, поэтому так здорово играют. Мы с Генкой недавно смотрели по телевизору матч между нашей сборной и бразильцами. Вот это игра была.

Эх ты! Я же давно прошел центр поля. Что, опять начинать сначала? Нет уж, дудки. Я сейчас приблизительно прикину. Нет, я же решил определить точное расстояние. Должен же я хоть один раз быть хозяином своего слова. Папа говорит, если в детстве не воспитаешь в себе силы воли, то уж потом никогда этого не сделаешь.

Я возвращаюсь к крайнему дому поселка и снова начинаю: раз, два, три… Еще тысячу девятьсот девяносто семь шагов! Семь, восемь, девять… Может быть, лучше попросить папу принести завтра рулетку и тогда сосчитать совсем точно. Ну вот, опять отвлекся. «Начинай сначала, — приказываю я себе и, делая большие шаги, считаю: — раз, два, три, четыре… одиннадцать. Как раз отметка пенальти». И чего я помешался сегодня на футболе?

Как будто ничего другого у нас в совхозе нет. Взять хотя бы к примеру коровник. Тот новый, здоровенный, над которым чудак Лисицын прибил скворечник. В коровнике весной смонтировали машинную доильную елочку. Вот это — вещь. В специальные отделения заходят сразу десять коров. Доярка надевает им на вымя такие металлические трубки, которые называются стаканами, включает рубильник, и молоко бежит по трубке в бак. Семь минут, и десять коров подоено. Нас водила туда на экскурсию ботаничка Анна Семеновна. И чего это я про коров размечтался. Все, равно же елочка теперь не работает — всех коров вывели в лагерь, как нас. А ребята сейчас парты починяют. И скоро у них обед будет. Тетя Дуся достанет из погреба холодное молоко. И каждый, кто хочет, может пить его сколько угодно. «Ну, что ты как маленький о молоке размечтался», — ругаю я себя и возвращаюсь еще раз к крайнему дому. Там кто-то включил на всю мощь динамик, и в степь летит песня.