Владимир Богомолов - Застава в степи

Забыв о споре, мы, на ходу сбрасывая рубашки, побежали к воде. Когда мы вдоволь набултыхались и жара стала для нас совсем не страшной, потому что по нашим спинам и животам бегали гусиные мурашки, мы плюхнулись на песок и несколько минут молчали.

Нет, что бы там ни говорили педагоги-воспитатели, а хорошо вот так накупаться сколько тебе влезет, а потом наваляться в горячем песке. И при этом не слышать команду: дети, в воду; дети — из воды; дети, повернитесь на спину; дети — лягте на правый бок…

Немного обсохнув и согревшись, Генка заговорил, и и голосе его уже не было прежнего упрямства.

— Ладно, пусть будет по-твоему. Только я тебе сейчас такое расскажу, что ты сам согласишься со мной.

— Ну давай, — миролюбиво сказал я и приготовился услышать его самую заветную тайну. Я знал, что прежде чем начать рассказ, Генка потребует с меня клятву. Только на таких условиях он доверяет мне свои секреты.

— Только ты поклянись, что никому, даже отцу родному не проговоришься до тех пор, пока я тебе не разрешу? — потребовал мой друг.

— Клянусь чем хочешь.

— Если разболтаешь, останешься на второй год в шестом классе.

Давать такую клятву за неизвестную тайну было страшновато, но, подумав о том, что до начала учебного года еще два месяца, а до конца целый год, я согласился.

— Давай предложим Фаине начать поиски коммунаров. Завтра я положу пакет с донесением, и «Аврора» снова отправится в путь. И опять ты будешь капитаном, а я боцманом.

— А вдруг это неправда, Генка?

— Голову даю на отсечение — правда. Вот только надо узнать, уехали они отсюда или их расстреляли. Я, как отец, думаю, что их расстреляли.

— Так вот слушай, — приподнялся на локтях Синицын. Генкино лицо вдруг удивленно вытянулось. Я посмотрел в ту же сторону и увидел, что прямо на нас едет газик директора совхоза Дмитрия Петровича Журавлева.

— Чего бы это он сюда? — спросил меня Генка.

— Не знаю. Может, тоже искупаться.

— Да он только что с моря приехал, — не поддержал меня Генка. — Будет он тебе после этого Черного моря в нашем болоте купаться.

В душе я не согласился с другом. Почему это вдруг наш пруд стал болотом и почему Дмитрий Петрович не может в нем купаться, если сам его строил в первый год приезда. Ведь до него в совхозе не было ни единого пруда и ни одной рыбешки. А Журавлев привез буровиков. Они пробурили скважины и теперь в каждом отделении есть свой пруд, а в пруду карпы и сазаны. Нет, Генка загнул про болото, но спорить было некогда, потому что газик уже подошел к самой воде и из него действительно вылез Дмитрий Петрович. Роста наш директор богатырского и полноты необыкновенной. Все говорят, что полнота у него нездоровая, от больного сердца. А я так думаю: от объедения. Один раз я видел, как Дмитрий Петрович съел полкило сыра и сказал, что это он только закусил перед обедом. А голос у нашего Журавлева, как иерихонская труба. Что это за труба, я не знаю, но бабушка так говорит о директорском голосе.

Дмитрий Петрович снял соломенную шляпу, сбросил белый полотняный пиджак и направился к нам.

— Ну как водичка, авроровцы?

Он называл нас авроровцами после того, как побывал на одном сборе и рассказал нам про свою службу юнгой на настоящей легендарной «Авроре».

— Градусов двадцать пять, — ответил Генка.

— Как в тропиках, — поддержал разговор Дмитрий Петрович. — Там, если меньше, местные жители считают уже прохладно. Да, — вспомнил Журавлев, — вы почему не в лагере?

— Да мы… — залепетал Синицын, — вот зашли… А Семен это…

— Что «это»? — насупился Дмитрий Петрович, отчего его полное добродушное лицо сделалось похожим на буддийский памятник. Мне было неудобно молчать и ждать защиты от беззащитного Синицына и я сказал:

— Сначала я пошел за Генкой, а потом сюда.

— Вот это по-мужски, — одобрил Журавлев. — Пошел и все. Только вы напрасно от коллектива откалываетесь, — сказал он, входя в воду. — Там сейчас важный вопрос обсуждают, а вы здесь загораете.

— Какой? — насторожились мы, думая, что нашу тайну уже знают другие.

— Как помочь совхозу убрать урожай. Хлеб у нас видали какой вырос? Надо его убрать хорошо. Были мы сейчас на втором отделении. Завтра начнем выборочно косить. А денька через три вовсю пойдем.

— Поможем, — пообещал я директору. — За нами дело не станет. Соберем все до колоска.

Дмиурий Петрович, фыркая и крякая от удовольствия, поплыл на середину. А его шофер присел возле нас, и щурясь на палящее солнце, озабоченно проговорил:

— Сожрет, паразит, половицу хлеба.

— Кто? — испуганно спросили мы, тоже глядя на солнце.

Я знал, по рассказам, что в прошлые годы в июле при такой жаре из Средней Азии приходили горячие ветры суховеи. Они так выжигали хлеб, что на корню желтели одни порожние колоски, а зерно, если и оставалось, то щуплое, худосочное. Но теперь, сказала мама, суховей был не страшен. Зерно уже налилось и вошло в силу. Так кто же может сожрать половину урожая?

— Кузька, — снисходительно глянул на нас шофер и, хотя мы сами догадались, о каком паразите идет речь, шофер решил нам растолковать. — Есть такой жук-кузька. Настоящий паразит, соки пьет из хлеба. Живет две недели, а съедает три колоса. Если его не уничтожить, он может весь совхоз без хлеба оставить.

Шофер поднялся, зашел по колено в воду, набирая ее горстями, побрызгал себе на грудь и спину, и только после этого окунулся.

— Слушай, Сенька, — горячо зашептал мне на ухо Синицын. — Я что придумал.

— Что?

— Давай спасем урожай! Вот про нас шум будет на всю область!

— А как? Это же надо авиацию вызывать.

— Чудак человек, авиацию, — усмехнулся Генка. — Если б она была, Журавль и без нас бы вызвал. Значит, туго с авиацией. А я знаю способ без самолетов.

— Какой? — недоверчиво поглядел я на друга.

— Какой крестьяне раньше применяли. Айда домой, я тебе по дороге все объясню.

На этот раз я не согласился держать наш разговор в секрете.

— Вдвоем мы ничего не сделаем. Надо всех ребят позвать.

Синицын обиделся. Губы поджал, глаза сузил, дышать стал медленно и глубоко. Он всегда становится таким, когда я не соглашаюсь с ним.

— Если скажешь хоть одному человеку — больше мне не друг, — категорически заявил Синицын.

Дружбу Генка понимает по-своему. Делай все так, как он хочет, будешь вечным другом. Сделай что-нибудь не по его — из друга сразу превратишься во врага. И так как за все годы учебы в одном классе мы с ним раз сто враждовали, иногда по целой неделе, я не побоялся и на этот раз стать его врагом.

— Нет, Генка, — стоял я твердо на своем, — ты как хочешь, а я пойду и расскажу ребятам.