Ильгиз Кашафутдинов - Последний снег

Федор перебирал стоявшие на полке тоненькие книжки. Точно такие же брошюрки видел он в каюте судового врача, помнится, даже листал их. В них описаны все нехитрые способы оказания первой медицинской помощи.

— Плясать пришлось? — спросил он притихшего Митьку.

— Это само собой… Да я родственника московского ублажить захотел. Он про иконы начал философию разводить. Мол, цены им нет, старинные, мол, сейчас только поняли и так далее. А я вспомнил: бабкины иконы в опилках под крышей валяются. Ну, полез, конечно, а как стал спускаться — грохнулся.

— Бог наказал…

— Точно, бог он — не фраер, он все видит, как говорит один мой дружок.

— Нашел, — обрадовался Федор. — Снимай ботинок, задирай штанину. Держи, читай сам.

— «Растяжение сухожилий или вывихи суставов являются следствием неосторожного…» — Митька, прервав чтение, спросил: — А вы кто, моряк или медик?

— Про флотскую находчивость слышал?

— Понятно… «Вывих устраняется сильным, достаточно резким оттягиванием поврежденной конечности». Понятно. Сила есть, ума не надо.

— Вот и хорошо, что понял. — Федор подошел к Митьке, ощупав вспухшую ногу, приказал: — А теперь ложись и хватайся за кушетку.

— Ногу не оторвите… Кха!

С минуту Митька лежал на кушетке мешком, не смея материться при Федоре. Потом в глазах его, красных и измученных, засветилось изумление. Он пошевелил ногой, обрадованно сказал:

— Ух ты! Потише стало…

— Теперь гуляй… — довольно улыбаясь, проговорил Федор.

Митька встал, чуть прихрамывая, прошелся по комнате, остановился перед Федором.

— Пойдемте к нам, а? — Митька стоял, забыв закрыть рот, от мучительного ожидания на лбу его прорезались две-три морщинки. — Что тут смешного, я серьезно прошу…

— Я еще к Саше должен зайти, — объяснил Федор. — К Саше Сазонову.

— Я знал, что Аня вчера у него была, — почему-то смутился Митька. — Хотел я зайти, потом раздумал. Неудобно все-таки. Парень концы отдает, а тут я — жених!

— Рано ты хоронишь Сашу, — строго сказал Федор. — Как раз к нему-то в первую очередь надо было заглянуть.

— Извиняюсь, не догадался, — растерялся Митька.

Федор надел рубаху и тужурку, направился к двери.

— А яичница, — напомнил Митька.

— Пропала она, — махнул рукой Федор.

Повесив замок на дверь медпункта, Федор огляделся. Жарко и тихо. Вся зелень поникла, над полем угадывается знойное движение; слышна одинокая, никому не мешающая песня жаворонка.

— Где дорога в Данилово? — спросил Федор.

— А вот она…

Значит, Аня по этой дороге и вернется. Федор долго всматривался в дорогу, исчезающую за горушкой, в белесую даль всматривался, пока в глазах не потемнело. Он закурил, почувствовав легкое головокружение, притушил окурок и двинулся вниз по улице. Митька увязался за ним. Заходя то с одного, то с другого бока, он пытался понять, чем можно облегчить состояние Федора.

— Придет она, — сказал он. — Пока мы посидим у нас, явится.

— Я, брат, сейчас, как в дрейфе, — сказал Федор. — Куда ветер дунет — туда я. Но сначала к Сашке…

Уже во дворе Сазоновых они услышали, поет Саша, будто пробуя силу легких:

— Парад приказано принимать мне, — с порога заявил Федор. — Только не последний…

Саша сидел на кровати, привалившись спиной к подушкам, голову держал прямо.

— Вполне гвардейский вид, — похвалил Федор.

— А я, Санька, влип, — стесняясь своего свадебного костюма, сказал Митька. — Окольцевали меня.

Вошли Настасья и Зоя, принесли с огорода картошку. Поздоровались. Зоя смутилась, принялась застегивать у коленки халатик, но Федор кашлянул и отвел взгляд от Зои.

— Ну, мне, пожалуй, пора, — сказал он, хотя втайне подумал, что побудет еще здесь.

Сразу поднялся шум. Из-за ширмы вылетела, скрестив перемазанные мукой руки, Настасья, Саша замычал, что-то стала говорить Зоя, а Митька — тот даже ухватился за рукав.

— Анютка явится, что ей-то скажем? — сказала Настасья.

— Ко мне, ко мне в гости пойдем, — дергал за рукав Митька. — У нас там все по углам лежат, не с кем посидеть. Пойдем, Зоя?..

— Если Сашка отпустит…

— Если за меня рюмашку пропустите, всех отпущу, — улыбнулся Саша. — А я петь буду.

— Он уж с утречка поет, — кивнула Настасья. — Лекарство-то, слава богу… Министров им только лечат, отчего не запеть.

— Уговорили, — сдался Федор.

Он заметил, как Зоя опять смотрит на него, и в этот раз сам остановил на ней долгий взгляд. У Зои мелко вздрогнули ноздри, и она быстро отвернулась, пряча в длинных кудрях вспыхнувшее лицо, вышла из дома. Она так вызывающе и открыто проделала это, что Настасья замерла в мгновенном испуге, она догадливо и грустно поглядела на стоявшего в забытьи Федора, потом, смиряясь с какой-то мыслью, взялась чистить картошку.

Аня вернулась в Грачевку пополудни.

Она еще издалека разглядела черный замок на двери, подойдя близко, потрогала его ладонью, будто удостоверилась, что ей он не померещился. Обманывать себя Аня не стала: было грустно оттого, что нет Федора.

Вниз тянулась улица, знойная и тихая, и по ней пошла Аня, впервые за последнее время чувствуя настоящее одиночество. Захотелось пить. Аня остановилась возле колодца, оперлась на ворот и заглянула вглубь. Ничего не успела увидеть: цепь обожгла пальцы, Аня отшатнулась. Она долго крутила ворот, опуская ведро, слушая, как звон его постепенно утихает, глубоко в землю уходит и глохнет. И сама Аня замирает, начиная тревожиться от странной и нелепой мысли — достанет ли ведро до воды? Заметив, как провисает цепь, она опять крутит ворот, быстро и радостно наваливаясь на ручку всем телом. Вода налилась в ведро чуть ли не до краев, в нем, кроме прозрачной холодной воды, полно прохладного, но невыносимо яркого солнца. Вода до того студеная, что Аня, отпив три-четыре глотка, делает передышку.

Напившись, Аня немного успокоилась. Не дойдя метров двести до дома Сазонихи, она удивленно остановилась: в открытом окне появилась темная голова. Она сразу узнала Сашу, но не сразу поверила, что это он. Забыв обо всех злоключениях, Аня двинулась вдоль заборов, чтобы не спугнуть Сашу, и подкралась к самому углу избы. Саша насвистывал, вытягивал наружу руку, а внизу, на траве, крутились, кидались с места на место куры. Саша крошил и бросал им хлеб, пока петух, сыто отойдя в сторонку, не прогорланил чистым и звонким голосом.

Она посмотрела на пустырь, где совсем недавно махал пропеллером вертолет и где она, задыхаясь от растерянности, допытывалась у врача: почему он решил, что человек не выживет? Сейчас уже кажется, будто никакого вертолета с врачом не было — был дурной сон. Все, что произошло потом, тоже сон. Только то, что у нее теперь нет пятидесяти рублей и нового плаща — не сон. Это сущая правда, но если подумать — их она могла потерять или отдать кому-нибудь, заранее зная, что отдает без возврата. «Вы верите в чудеса?» — слышит Аня в голосе врача горькую усмешку.