Григорий Канович - Киносценарии, 1982. Второй выпуск [альманах]

— Если б эта девочка знала, что ты тут несешь! Ведь ты бы и без нее остался. Мужчина ты в конце концов или нет?

— Брось! Ладно, я свинья. Да, свинья, большая свинья. И все мои свинства… ну… Если хочешь, я с сегодняшнего дня, с этого же момента брошу пить, скажем, до… шестидесяти пяти лет. Дай губную помаду, я нарисую на стене красный крест.

— Все это я сто раз слышала. Я больше не верю тебе, Велло. В лучшем случае ты выдержишь два-три месяца, а потом опять начнется тарарам на неделю. В первый день — клуб и друзья, костюм и галстук, а под конец — рыночная пивнушка. Ну, а после нее, конечно, опять паника, опять клятвы… Странно, что в редакции это не замечают. Нет, свою работу ты, конечно, сделаешь, но только из трусости. Вне этих стен ты ведь тихоня…

Лицо Велло перекосилось.

— Так гнусно… со мной никто никогда не говорил, старина! Ты должна мне верить, Катт, ты должна! Я знаю, что долго не протяну. Потерпи еще немного, дай мне последний шанс…

— Ты говорил все это в январе, шестого числа, когда явился домой, как побитая собака. До этого — в августе прошлого года. А еще до этого была эта драка… В марте, кажется…

— В марте! В марте умер мой отец!

— Велло, я прошу тебя только об одном: оставь меня в покое. Прошу тебя, Велло. Закончим свои дела без ссоры…

— Ты… ты… ты — Харьюская ведьма! Злопамятная, как вся твоя родня! Это я должен тебя, ненавидеть! Почему в сердце у меня нет ненависти к тебе, а? Видно, действительно тряпка я, не могу… — Велло трясущимися руками зажег спичку, прикурил. — Вот что я скажу: ты тоже без меня с ума сойдешь, не я один. Никто тебя не знает, как я. Понимаешь ты, что тебе уже тридцать четыре? Моложе ведь ты не будешь. Как супруга ты в лучшем возрасте, а как эстрадная певица — вряд ли. Да, да, как эстрадной певице тебе скоро каюк. Ка-юк! Это жестоко, но факт. И знаешь, почему? Со своим голосом ты еще лет пятнадцать могла бы петь где-нибудь в полумраке варьете, и только. У тебя малообразованная душа и нет чувства миссии. Это правда, что тебя иной раз воспринимают совершенно всерьез. Но это блеф! Ты все гнусавишь свои французские или греческие песенки, а что ты даешь своему народу? Ни одна твоя песенка не задела народ за живое… Так, минеральная вода. И что с тобой будет? Мне становится жутко, когда я об этом думаю. В мебельный магазин ты ведь не вернешься, уже другой жизни понюхала. Учительницей пения или аккомпаниатором тоже не станешь, у тебя диплома нет. Значит, остается только мемуары писать!

— Ну хорошо, Велло, — в голосе Катрин звучала глубокая усталость, — высказался, и будь счастлив. Что ты вообще хочешь от этой стареющей, никуда не годной женщины, когда у тебя есть молоденькая? Свежая кровь, гены из Азии. Живи с этой своей Ирис… Может, она наконец родит тебе долгожданного ребенка.

— Я тебя ни в чем не обвинял…

Велло шагнул к ней, и Катрин тут же сорвалась на крик:

— Не подходи близко, не подходи! — Она выбежала из комнаты.

— Очень надо! — крикнул он ей вслед. — Катт, ты потрясающая идиотка, прости за выражение.

Велло снял очки, долго изучал их, прищурившись, затем снова надел и стал рыться в ящике стола.

Появилась Катрин, она в куртке, в руках довольно объемистая сумка.

— Я никак не могу найти свое снотворное. Ты не видела? Три такие малюсенькие коробочки с зеленой полосой. Четыре копейки стоят… Слушай, Катт, тебе не надо никуда идти. Я сам пойду.

— Я теперь понимаю, почему Отелло задушил Дездемону.

— Для ревности у тебя причин нету, — торопливо заметил Велло.

— Он же не от ревности убил. От отчаяния.

— Слушай, Катт, одолжи мне на такси.

— У меня нет денег.

— У меня тоже. Хм… Я все-таки заскочу к Ирис. Знаешь, она добрая девочка. Хочет выйти замуж. Ну и что, пусть выходит… Катт…

Велло снова шагнул к ней, но она отступила, выставив вперед сумку, словно щит. Но Велло вдруг оказался так близко-близко… Как при замедленной съемке, трогает он губами лоб Катрин. А она стоит как каменная, и на лице застыла гримаса ледяного презрения…

Долгое время спустя Катрин, переступая босыми ногами, прошла в ванную, пустила воду.

Тишина. Странная, напряженная… Плещет чуть слышно вода, автомобиль, шурша резиной по асфальту, пронесся за окном. Из комнаты доносятся звонки телефона — одни, второй, третий… Смолк. А Катрин слышит какой-то странный шорох, он нарастает, будто бы эхо невнятно разносит в огромном зале голоса, взрывы смеха, чьи-то язвительные шутки… Катрин закрывает глаза и уши, но сквозь плеск воды, все усиливаясь, гремит эхо, от него не уйти и не забыть ей того, что случилось, как все произошло…

А было так…

Красочные рекламные плакаты извещали о концерте-конкурсе. Назывался концерт «Звезды регаты», и афиши пестрели известными именами и названиями ансамблей: «Апельсин», Яак Йоала, «Фикс», «Магнетик Бэнд», Катрин Пруун, «Рок Хотэль», «Кокос»…

Вот в сопровождении ансамбля «Кокос» выступает Катрин Пруун.

Поет она самозабвенно, чувствуется, что в пении лучшие мгновения ее жизни. И в то же время есть в ее исполнении что-то грустное, какой-то надрыв. Да и песенка эта французская звучит странновато и вряд ли нравится публике.

В вольном и нерифмованном переводе содержание песенки можно передать так:

Катрин Пруун пела, а в узенькой костюмерной, возле телевизионного экрана, за ее выступлением наблюдали коллеги. Многие морщились, сокрушенно качали головой. То и дело слышались ворчливые реплики:

— Тут она явно переборщила…

— На этом она ничего не заработает…

— Правила игры надо знать…

— Нет, слушайте, это довольно интересно…

— А зачем вообще нужны такие песни?!

Отдельно от компании, в углу, за пишущей машинкой сидел и недовольно хмурился парень по имени Яако. Однако недоволен он был не столько пением Катрин, сколько комментариями товарищей. Тем не менее он промолчал.

Тут же, в костюмерной, от одного к другому ходил мужчина в кожаном пиджаке. В руке у него долгоиграющая пластинка, на наклейке которой изображен парус и написано: «Звезды регаты». Смеясь и перекидываясь шутками, он собирает автографы на конверте пластинки.

Песня кончается. Вскоре появляется Катрин в длинном концертном платье. К ней сразу подбегает телерепортер и за ним оператор с кинокамерой.

— Большое спасибо, Катрин Пруун! На сегодня все?

Катрин не ответила, она еще не успела остыть после выступления.