Григорий Канович - Киносценарии, 1982. Второй выпуск [альманах]

— Это все мило, — проговорила Катрин. — Но в один прекрасный день ты скажешь мне своим тихим, вежливым голосом: видишь ли, Катрин, твое время истекло. И какая разница, случится это через три месяца или послезавтра? Несколько недель назад, когда я, как побитая собака… Ах, это все равно… Дай лучше шанс какой-нибудь молоденькой девушке из эстрадной студии. Пусть покажет себя за эти несколько недель. А я, Жак, уже не в том возрасте, мне нужно что-то определенное.

— Ну, зачем ты так, молодые это молодые, а Пруун это Пруун, — не слишком уверенно сказал Жак. — Мне кажется, тебе надо вернуться. Знаешь, кто старое помянет… Не стоит злиться.

— Я не злюсь, Жак, пойми, я не злюсь. Такая уж наша работа. Только я устала от этого вечного дерганья.

— Не понимаю. Ты ведь всегда была такая спокойная и… сговорчивая. Ох, Катрин, Катрин…

— Значит, и у меня терпение лопнуло.

— Нет, нет, ты просто не понимаешь меня. И, кажется, я не совсем тебя понимаю. Знаешь, я тебе позвоню, ладно?

— Спасибо, Жак, но это, наверное, действительно не имеет смысла. Я все-таки попробую с «Кокосом». Или поищу себе нормальную работу. Надо же наконец научиться реально смотреть на вещи, вряд ли до конца жизни можно оставаться эстрадной певицей. А я совсем не против получать два раза в месяц зарплату. Конечно, я буду получать меньше, чем здесь, зато уж с гарантией… Всего хорошего, Жак. Пока, Рита. — И Катрин ушла.

Катрин Пруун, в общем-то, умеет владеть собой. Вот она идет по светлой, прокаленной солнцем улице, и ничто не выдает ее угнетенного состояния. Лицо у нее непроницаемо рассеянное, даже чуть высокомерное.

Две девчонки прошли мимо, оглянулись и стали переглядываться, перешептываться, забыв даже о столь модной сейчас жвачке во рту, наконец, повернулись и в восторге пошли за ней следом. И Катрин не выдержала — губы сами собой сложились в смущенную улыбку, заискрились и потеплели глаза. Она уже не шла, а летела по улицам города.

Такой она и появилась на крохотной улочке, где в окружении толпы прохожих, под надзором телевизионной аппаратуры репетировал ансамбль «Магнетик Бэнд». Тут же, под окном кафе, Велло и Ирис пили кофе. За их спинами виднелся плакат со свежими данными о ходе конкурса — лидирует «Магнетик Бэнд», а Катрин и «Кокос» спустились еще на одну строку ниже.

Велло меланхолично качнул головой:

— Жаль, что Катрин не повезло… Да, Катт, Катт… Чем же это все кончится…

Ирис почти с ненавистью взглянула на Велло, но тот не заметил.

В подворотне появилась улыбающаяся Катрин. Она не слышала слов мужа, но было достаточно и этого плаката, и мужа, сидящего рядом с Ирис…

Катрин, чуть помедлив перед дверью, вошла в мебельный магазин. У кассового аппарата сидела полная женщина и с наслаждением слушала радио — передавали выступление «Магнетик Бэнд».

— Добрый день! — сказала Катрин.

— А?.. Господи, кого я вижу! — всплеснула руками кассирша. — Катрин Ваапсаар… Ой, прошу прощения, сама Катрин Пруун!

— Ладно, хватит тебе…

— Прости, пожалуйста. — Кассирша выбила чек, подала сдачу покупательнице и тут же, уловив ее любопытный взгляд, преисполнилась гордости — знакомство со знаменитостью все-таки украшает.

— Хватит или не хватит, но факт остается фактом, ты у нас сто лет не была. Как живешь? Хочешь финское кресло? Прямо сейчас на дом отправлю… Слушай, девочка, я, конечно, пошлая и любопытная баба, но скажи, ты что, разленилась? Тебя так редко в последнее время передают по радио и показывают по телевизору. Или ты в тайне для народа сюрприз готовишь?

— В каком смысле?

— Ну, сольную программу…

— Что ты! Я ведь несколько лет была в варьете, оттуда недалеко слышно. А потом ездила с оркестром по России и Кавказу.

— Ах вот оно что!.. С вас шестьдесят четыре рубля восемнадцать копеек, прошу. Восемнадцать копеек не найдется? Огромное спасибо… Как ты сказала? Значит, ты больше…

— Нет, сейчас я уже ни там и ни сям.

— Ну, детка, что ты меня пугаешь!.. Шесть копеек, возьмите свои шесть копеек, очень прошу… Господи, будто вчера это было — ты пришла, такая вся застенчивая, с тортом и бутылкой вина и… и потом ушла… В «Лайне», кажется?

— Да, первый год я была в «Лайне».

— И потом стала солисткой. Мы ходили тебя слушать всем магазином. Ни одного концерта не пропускали!

— Да… Сколько цветов вы мне посылали…

— Ведь не мы одни? Частная жизнь примадонны, про это мы говорить не будем… Но, по-моему, самые красивые цветы ты получала от своего суженого. Оч-чень романтичный мужчина. И оч-чень интеллигентный. Я за ним как-то специально следила на твоем дне рождения. Он выпил только одну рюмочку за твое здоровье!

Катрин старательно покивала головой.

— Да, и наш маленький коллектив дал один настоящий взлет. Мебельный магазин, «Лайне», гастроли, варьете, большой оркестр, опять варьете… И что еще?

— И снова мебельный магазин, чтобы круг замкнулся!

Кассирша умолкла, взглянула на Катрин сначала недоуменно, потом растерянно, потом неуверенно улыбнулась. Подошла еще одна покупательница, откровенно уставилась на Катрин.

— Ну и шутки у тебя… — вымолвила наконец кассирша.

— А почему бы и нет? Что в этом такого странного? — пожала плечами Катрин.

— Ну, хватит, хватит. Пошутила, и хватит. Мне от твоих шуток просто худо сделалось. — Кассирша кивнула в сторону любопытной покупательницы. — Ты бы просто не смогла у нас работать, тебя слишком часто показывали по телевизору. В первый же день здесь все сойдут с ума.

— Да что ты… Меня так редко узнают.

— Слушай, знаешь что!.. Тебе петь надо, а не стульями торговать!

— Рада была тебя повидать, — еще мгновенье потоптавшись, сказала Катрин бодро.

Велло и Яако спорили о чем-то на трамвайной остановке.

— Сам же видишь! — Яако размахивает бумажкой. — Они всё набирают и набирают очки.

— Ладно, пусть Ирис еще раз проверит, позвони ей. Ну, пока! — Велло собрался уходить, но Яако его остановил:

— Постой! Скажи, почему ты мучаешь Катрин?

— Что за детский лепет! — разозлился Велло. — Ты сам понимаешь, что это детский лепет. — Он подскочил к Яако и хрипло затараторил: — Почему ты думаешь, что я, скромный редактор телевидения, спокойный, домашний человек, должен вести себя, как Сольвейг, как жена моряка? У нее же гастроли за гастролями… Нет, я не против эстрадной песни как таковой, ни в коем случае! Но к чему эти творческие муки, зачем этот максимализм? Зачем нужно присутствие моей серьезной и нервной супруги в каком-нибудь пыльном сельском клубе или даже на гала-концерте? Она никого не потрясает глубокими произведениями Шуберта, Чайковского или Артура Каппа. Всего лишь несколько шансонеток, шлягеров, задушевных песенок, которые у слушателей в одно ухо влетают, из другого вылетают. Публика в лучшем случае глазеет на ее костюм, бюст или ножки… А чем я виноват? Мне нужен домашний уют, ребенок, наконец! Да, да, ребенок! Я, кстати, в полном восторге от ее таланта и песен, но, по-моему, все это годится только для варьете! Ее место там, она ведь уже не девочка. Не хочу я больше быть ни женой моряка, ни бородатым Сольвейгом! — Велло отпустил испуганного Яако и добавил с неожиданной грустью: — Я не могу один быть…