Виктор Степанов - Серп Земли. Баллада о вечном древе

— Если успею, — вставил Велко, почему-то улыбаясь.

— Должен успеть, — пригрозил пальцем Георгий.

Их обнаружили раньше, чем они ожидали. Часовой на левом берегу, что-то заподозрив, дал в воздух две короткие очереди, и Василий увидел, как из кирпичного домика, точно тараканы, в беспорядке выскочили гитлеровцы. Ни к чему уже было считать, сколько их. Справа открыли огонь автоматчики Георгия. А Василий, выскочив из снежного своего окопчика, кинулся к мосту с одной только мыслью — успеть приблизиться, чтобы выстрелить в своего часового наверняка. Кажется, это ему удалось. Часовой упал на колени, повалился лицом на рельсы. Василий еще — для верности — выпустил по нему очередь и тут услышал позади голос Георгия. Обернувшись, он увидел, как тот, размахивая руками, на что-то показывал. Живой сугроб шевелился, ворочался в тридцати шагах — это пытался подняться раненый Велко.

— Взрывчатка!.. — донеслось до Василия. — Взрывай мост!

Остальное Василий понял сам: теперь все зависело от него.

Каким неимоверно тяжелым показался деревянный пенал с толом!

Но надо было успеть, успеть добежать, и он бросился к мосту, чувствуя, как время, секунды обретают совершенно иной смысл: ему надо успеть добежать до моста живым.

Не веря, что жив, он все же добежал до первого пролета и, упав прямо на рельсы, уложил ящик и поджег бикфордов шнур. Но почему он оказался таким длинным, бесконечным? Крохотный огонек мог не успеть пробежать по нему: гитлеровцы были уже близко.

Василий выхватил нож, укоротил шнур и поднес спичку к оставшемуся концу. «Отрезал кусок собственной жизни», — подумал он и в последний момент — инстинктивно — все же успел дотянуться до железных перил и перебросить через них необычайно отяжелевшее свое тело. Ему показалось, будто, подброшенный огнедышащим вулканом, он взлетает в небо вместе с мостом.

…Василий повернулся на другой бок, плотнее подоткнул под себя шинель — от каменных плит все же тянуло сыростью, и в ноге ожила, начинала распаляться нудная, тягучая боль. Может, ее вызвали тяжелые воспоминания. Ведь в самом деле невозможно было поверить, что после того боя у железнодорожного моста он остался в живых. Он упал тогда в промоину, говорили, что это его и спасло. К тому же, подбросив, как на пружинах, падение смягчила взрывная волна…

Так говорили, но он-то знал, что обязан жизнью Лиляне, которая полтора месяца не отходила ни на шаг и если ненадолго покидала, то только затем, чтобы в известных ей местах найти под снегом пожухлую траву, из которой она заваривала целебный, пахнувший мятой настой. Им поила, им и натирала. Как же назывался по-болгарски этот цветок — бессмертник по-нашему?

«Я люблю тебя, — говорили ее глаза. — Я люблю, и поэтому ты обязан воскреснуть. А когда ты встанешь, мы пойдем к голубой поляне. Хорошо?»

Но неужели и впрямь голубыми становились в эту минуту ее черные-пречерные глаза? И не на той ли поляне свершилось чудодейство его воскрешения? Она привела его туда тайком от других. Голубой свет струился над лужайкой, сплошь покрытой незабудками. Он помнил, как закружилась голова то ли от слабости, то ли от небесного, животворно ударившего в глаза сияния. Но может быть, от первого, первого в жизни поцелуя?

Но ведь ничего не было, ничего… И, поморщившись уже от другой, переворачивающей душу боли, Василий вспомнил о прощании там, у землянок. Да, не у землянки, а у землянок, ибо за те полгода, которые в тревогах и боях прожили они в горах, партизанский отряд увеличился вдесятеро. Это уже была сила. И рассчитывать на нее мог теперь солидный, планирующий крупномасштабные боевые операции штаб. Отряду намечались задания — одно опаснее другого. А сейчас Василию снова выпал добровольный жребий — идти по тропе между жизнью и смертью. Короче — настала пора покинуть отряд Георгия, ибо ждали другие в другой стороне дела.

И снова шумели, пошевеливали острыми зелеными шишаками ели-гайдуки. С Велко, который шел проводником, они стояли перед партизанским строем как самые почетные бойцы. Почему-то слишком часто проводил рукавом по глазам Георгий. А когда начал держать речь, не нашел слов.

— Ну все, братушка, до вижденья. А в общем — прощай.

И, взмахнув, отрубил рукой, потому что слова в такую минуту лишни.

Но чего-то все они — и командир, и переминавшиеся с ноги на ногу партизаны — ждали и общим терпеливым ожиданием оттягивали прощание.

Левый фланг поломался, разомкнулся, уступая кому-то дорогу, и из второй шеренги выступила девушка в голубом.

Лиляна! Да, это была она — не в привычной, перешитой из гимнастерки блузе и не в сапогах, а в голубом домашнем платье, в черных туфлях на высоких каблуках. В руке она держала букет незабудок. Неужели цветы с голубой поляны?

Глядя прямо перед собой, только ему в глаза, Лиляна подошла к Василию, протянула букет и, обхватив за шею легкой, горячей рукой, поцеловала прямо в губы.

Почему не разверзлась земля, не упали гайдуцкие ели — так у всех на виду был нарушен святой партизанский обет.

Их оставили вдвоем всего лишь на час, чтобы они могли посидеть, помолчать, попрощаться. И весь этот час Василий непрерывно курил — одну сигарету за одной, одну за одной, а когда осталась последняя, его вдруг осенило. Он прикурил ее, сделал затяжку, пригасил и, положив в портсигар, протянул его удивленной Лиляне.

— Докурю, когда встретимся, ладно?

…«Мы должны встретиться, должны», — думал Василий, закутываясь в шинель, сопротивляясь все более ощутимому подвальному холоду и липкой — хоть открой, хоть зажмурь глаза — темноте.

К утру он все же забылся обрывчатым, как в болезни, сном, а когда очнулся, увидел, что темнота разрядилась — в узкое, словно бойница, оконце натекал рассвет, как будто ручеек ниспадал с подоконника, бежал по стене, разливаясь по всему подземелью — в углы и ниши. Теперь можно было кое-что разглядеть.

Всматриваясь в проступающие, еще не очень ясные контуры сводчатого, полукруглого потолка, Василий вспомнил старинные палаты, виденные им однажды чуть ли не в Кремле. И здесь от каменных стен веяло музейной прохладой.

Василий встал и, прихрамывая, пошел к темнеющему под окошком ящику. За резными, полированными колонками, подпирающими подобие крышки, угадывались розоватые занавески. Что же это, интересно, могло быть?

Василий взялся за колонку и ощутил гладкость отполированного дерева. Одна занавеска была отдернута. Василий заглянул в щель и отпрянул. Ему показалось, что в ящике лежат человеческие кости. Ну да, это были действительно кости, сложенные аккуратно, по порядку — берцовая к берцовой, плечевая к плечевой. И пустоглазые черепа, симметрично разложенные, составляли и как бы венчали эту жуткую пирамиду из отбеленных, вычищенных и выставленных напоказ костей. Десятка два, а то и три человеческих скелетов…