Виктор Степанов - Серп Земли. Баллада о вечном древе

Но беда шла за бедой.

В стычке с полицейским дозором ранило Мирко, его пришлось оставить в лесной сторожке на попечение дремучего, как нависший над ней дуб, лесника.

Уже метелицей завивало, завьюживало на отрогах, когда они пришли в назначенный пункт, в ту точку на карте, которую, как и всю карту, помнили все эти дни наизусть, последний раз взглянув на нее еще перед прыжком в самолете.

Их встретил Георгий, командир партизанского отряда. Распахнул полушубок, шагнул навстречу, обнял:

— Василий? Васил? Ну здравствуй, братушка!

Ни разу в жизни не видел Василий этого человека. Но что-то удивительно родное послышалось в его голосе, что-то знакомое угадывалось в улыбке и даже в самом жесте, приглашающем в землянку, к железной печурке, весело потрескивающей посредине. И пока раздевался, разувался и подставлял к пышущему огню то руки, то ноги, пока натягивал мягкие шерстяные носки, кем-то любезно протянутые, вспомнил, как однажды, еще мальчишкой, приехал в деревню к родственнице, кажется к одной из материнских сестер, и та, до этого в глаза не видевшая своего племянника, осыпала его ласками, не знала, куда посадить, чем накормить, и была до слез трогательна в этой своей суетливой родственной нежности, в доверчивости к совершенно незнакомому человеку.

Теперь-то Василий знал, кто подал ему в землянке нагретые над печуркой носки — Лиляна… Конечно, Лиляна.

Стоило про себя произнести сейчас это имя, как в темноте возникло чуть продолговатое лицо с высоким лбом, закрытым наискось черной до синевы прядью волос. А вот глаза он так и не разглядел, какого цвета у нее глаза, потому что в своей затаенной, необъяснимой глубине они казались то темными, то карими, то зеленоватыми. В тот раз, когда он увидел ее впервые, они отблескивали рубинчиками отбрасываемого на них пламени печурки. Но более всего в ее взгляде, когда он попробовал обратиться к ней по-болгарски, поразило любопытство и что-то веселое, ироническое.

Ничего не было, ничего… Но что же все-таки произошло, и почему он вдруг застеснялся тогда и своих босых ног, и вылезшей из-под ремня рубахи…

Лиляна совершенно не обратила на это внимания. Но и после — эта никогда не проходящая неловкость, скованность. Почему-то ему казалось, что между ним и Лиляной, когда они были вместе, даже на людях, происходил молчаливый, расшифровываемый только ими двоими — по взглядам, — невидимый и неслышимый другими разговор.

А зеленоватыми он увидел ее глаза, когда они с Лиляной вышли из землянки. Над ущельем стояли одна над другой высокие ели, похожие на часовых в зеленых шлемах с острыми шишаками. Лиляна тихо, так тихо, что ему почудилось, человеческим голосом зазвенел родник внизу, в ущелье, запела старинную болгарскую песню о калине и молодом гайдуке:

«И ты — гайдук, Васил!» — засмеялась Лиляна и посмотрела на него такими ясными и глубокими глазами, что в них он увидел и зеленые ели, и самого себя — в телогрейке, в шапке-ушанке, с которой упорно не хотел снимать звездочку… И — с бородой! Ну чем не гайдук?

Ничего не было, нет… Но ведь если честно, то больше всего для нее — очень хотелось, чтобы услышала Москву — собрал он из трех старых радиоламп и кое-каких деталей от разбитой немецкой рации приемник к Новому году.

Без четверти двенадцать все, кто был в землянке, не дыша, не двигаясь, склонились над фанерным ящичком, из которого сквозь поцарапывание и пересвист радиоволн начал пробиваться голос новогодней, немыслимо далекой столицы — сигналы редких ночных автомобилей, шуршание поземки по камням Красной площади… И вдруг по сердцу, отзываясь в нем, заставляя учащеннее забиться, ударил бронзовый, нежный и грозный перезвон курантов. На огромном расстоянии, которое простиралось от их спрятанной в диких нехоженых отрогах Балкан землянки до прикрытой новогодним снежком, как маскхалатом, Москвы, человеку невозможно было представить себя даже песчинкой, но в эти минуты, прислушиваясь, как к метроному истории, к медным переборам приведенных не снегом, нет, а сединой вечности часов, он мужал душой, становился великим и готовым принять смертный бой… Василий поднял от шкалы приемника глаза — на него не отрываясь смотрела Лиляна.

Глуховатый перестук алюминиевых кружек… В землянке пахло свежей хвоей и пряными травами хорошо высушенного сена.

И опять их взгляды встретились, и, заглянув в ее широко раскрытые, горячо устремленные на него глаза, Василий снова увидел себя, но не в старом ватнике, а в полных боевых доспехах на белом коне. Была весна, сады припорошило розово-белым душистым снежком. Он подъезжал к хате Лиляны ее женихом, нареченным, со сватами…

Что же еще такое счастливое ворожили ее глаза?

Но не ладилась песня, нет… И, глядя на опустивших голову друзей, Василий понял причину этой общей, так старательно скрываемой неловкости. До победы оставалось еще ох как далеко, а ворота, возле которых каждого ждала любимая, не были видны и вовсе. И другое мешало песне, совсем другое: через час они уходили на очень опасное задание, с которого — и об этом тоже знал каждый — судьба уже предрешила вернуться не всем.

Но когда же то тайное, что началось между ним и Лиляной, стало явным? Ах да — ну конечно, в ту новогоднюю ночь, на переходе. Георгий, все время думавший какую-то свою думу, остановился и, прикрываясь от ветра, приблизив заиндевелое лицо, сказал неожиданно, не к месту:

— Слушай, Василий, Лиляна любит тебя. Но в отряде этого нельзя, понимаешь?

Василий растерялся, словно его, невиновного, уличили в чем-то нехорошем. Нет, Георгий был умен, слишком умен для такого простого намека. «Я тебя понимаю, Василий, — хотел он сказать, — я обоих вас понимаю. Но ты же знаешь святую заповедь отряда: любовь, семья только после победы. Лиляна одна. И мы все должны быть ей братьями».

— Хорошо, — проговорил Василий. — Я тебя понял, друг, уговор есть уговор.

А через два часа, забыв об этом разговоре и обо всем на свете, видя перед собой только арку железнодорожного моста и кирпичный, с сытно курящимся дымком домик охраны, они готовились к лобовому броску — мост надо было уничтожить сегодня же, до наступления вечера, не считаясь с потерями. Георгий с двумя бойцами блокирует домик, чтобы не подпустить к мосту гитлеровцев, когда они, услышав выстрелы, бросятся на подмогу своим часовым. Убрать часового на левом берегу — задача Василия. Задача Велко — после того как будет снят часовой на правом берегу, заложить взрывчатку, поджечь бикфордов шнур и, перебежав на противоположную сторону, самостоятельно вернуться на базу.