Виктор Степанов - Серп Земли. Баллада о вечном древе

Под высоким сводом становилось громким даже дыхание. Но вот впереди внезапно вспыхнула свеча. От человека, невидимо державшего ее, качнулась, уродливо легла на стену тень, и Василий различил в бликах проступившей позолоты нечто схожее с иконостасом. Наверное, это и был иконостас: одно за другим мелькнули плоские темноглазые лики святых. Велко, взяв у невидимки свечу, прошел влево и, упреждая Василия, шагнув вперед, начал спускаться, предупредив:

— Осторожно, крутая лестница…

Снизу пахнуло сыростью, спертым воздухом подвала.

— Ну все, — сказал Велко. — Теперь, кажется, на месте. Здесь ты как у Христа за пазухой. — И засмеялся буквальной правдивости сказанного.

В дрожащем свете свечи Василий увидел в углу, под сводчатым каменным потолком, расстеленный полушубок, шинель, очевидно заменявшую одеяло, и сразу же захотел спать.

— До вижденья, — проговорил Велко, всовывая в руку Василию сверток. — Здесь хлеб и брынза… До утра.

Он пристроил в подсвечник из гильзы свечу, неслышно поднялся по лестнице и пропал, поглощенный мраком. Василий остался один.

Ну что же, ему было не привыкать к неожиданным ночевкам, даже вот к такой — в церкви. Он достал из кармана пистолет, проверил, пересчитал на ощупь патроны в обойме и сел на мягкую, сразу отозвавшуюся теплом овчину. И, как только вытянул ногу, почувствовал боль, о которой забыл, пока сюда добирались, — рана, полученная полгода назад, все еще давала о себе знать. «Потерпи, родная, теперь недолго», — сказал он про себя, и, хотя суеверно не любил загадывать на завтрашний день, мысль о возможно скором конце лишений, невзгод, ежечасного ожидания беды расслабила. Он прилег, натянул на ноги шинель и погрузился в ту, выработанную партизанским бытом дремоту, которая оставляет человека чутким, готовым вскочить и схватиться за оружие по первому шороху. Он знал, давно приметил: его долго будет держать в состоянии полусна-полуяви привычка мысленно подводить итоги прожитого дня, именно прожитого, если к вечеру ты остался живым. А живым ему надо было остаться обязательно — хотя бы еще дня на два, на три, пока не доберется до своих и не передаст сведения, ради которых он, собственно, и рисковал жизнью на этой враждебной сейчас, но уже давным-давно ставшей родной земле.

И как это бывало уже не раз, он сам установил первый исходный рубеж воспоминаний и увидел себя в самолете, в слабо освещенном салоне: согнувшись под тяжестью парашютов, он начал неуклюже продвигаться к дверце, которая по сигналу синей лампочки должна была открыться над разверзшейся внизу пропастью. Они встали друг за другом в той очередности, в какой готовились прыгать: Делчо, Янко, Мирко, Велко и он, Василий. Четверо болгар патриотов, возвращавшихся из Советского Союза на родину для организации партизанского движения, и советский радист.

Двое из них — Янко и Мирко — прыгали с парашютом впервые в жизни. Впервые — и сразу с самолета, и ночью… Они только и знали, что надо сосчитать до четырех и дернуть за кольцо. Теперь-то Василий догадывался, какая сила поборола страх… Нет-нет, ни малейшего намека на страх, наоборот, под плотно стянутыми шлемами разгоряченные взгляды выдавали затаенную, смешанную с грустью радость встречи с родной землей. Вглядываясь в кромешную тьму за распахнувшейся дверцей, эти молодые парни, уже в небе ставшие партизанами, видели, наверное, каждую полянку в лесу, каждую речушку, каждый холмик и каждый овражек. Где-то внизу у каждого была мать, но сейчас их ждала, звала общая для всех мать — древняя Болгария, обессиленно томящаяся в собственном доме — обворованном, заслеженном, опутанном колючей проволокой. А на крыльце по-хозяйски расхаживал немецкий часовой. Конечно, можно было понять нетерпение парней, шагнувших к дверце.

И они начали падать в ревущую ветром темноту один за другим…

К Василию и сейчас вернулось ощущение бесконечности падения, ожидания невидимой, ринувшейся навстречу земли. Они благополучно приземлились и быстро, перемигиваясь фонариками, нашли друг друга. А вот мешки с продуктами и рация, выброшенные на специальных парашютах чуть раньше, угодили в озеро. Надо было уходить, и как можно быстрее, и, закопав парашюты, они заторопились в горы. Хорошо, что еще грела земля. Мягкий, в пряном разнотравье сентябрь боролся с осенью, не уступая текущим с отрогов гор холодам. Ночами они одолевали километров по двадцать, днем отлеживались, отсыпались. Скудные запасы еды были на исходе, до назначенного района оставалось еще далековато, и, невольно оказавшись во власти голода, они все чаще сворачивали то к одной, то к другой деревеньке, не решаясь пока себя обнаружить. Им и в голову не приходило, что они уже обнаружены полицией, что им наперехват, на единственную дорогу, с которой невозможно свернуть, брошено почти целое моторизованное подразделение гитлеровцев. Они узнали об этом спустя три дня, когда взобравшийся на могучий бук Велко быстрее пантеры спустился вниз и упавшим голосом сообщил:

— Нас ждут. Не меньше роты солдат…

И они решили принять бой…

Это сейчас, уже на отдалении от того, что процежено памятью, составлялась последовательная картина. Тогда же трудно было что-либо понять.

Они не успели даже окопаться, залегли за камнями на самой вершине горы, заняли круговую оборону. С вершины все было видно как на ладони.

В ядовито-зеленых мундирах гитлеровцы лезли нахально, как саранча. И поначалу Василий стрелял из автомата не целясь — в сплошную массу мундиров, сапог, касок… Делчо крикнул, чтобы экономили патроны. Сам он давно уже отвечал короткими очередями — выбирал наверняка. Первая атака захлебнулась, откатилась. Но и у них не обошлось без потерь — истекал кровью Янко, раненный в живот и в правую руку. Наспех перевязанный, он все же успевал отстреливаться левой рукой. Однако силы оставляли его. Багровым бинтом был повязан Делчо.

Когда внизу, под горой, ядовито-зеленая масса снова зашевелилась, готовясь к очередному броску, Делчо, как старший группы, отдал последний приказ: «Отходить!» Но не всем — приказ относился лишь к Мирко, Велко и Василию. Делчо оставался с Янко, чтобы прикрыть их отход.

— Мы не уйдем! — ответили трое. — Погибать так вместе. Нет, не уйдем.

— Я приказываю! — повторил Делчо, и нахмуренные, сведенные на бледном лице его брови стали еще чернее. — Не за этим вернулись в Болгарию, чтобы встать под пули вон тех. — И кивком забинтованной головы он показал вниз, на подступавшую волну гитлеровцев: — Вы должны пробиться к своим. За каждым из вас встанут сотни болгар партизан.

Они не имели права не подчиниться и, отползая в царапающие, хлещущие по глазам заросли, в спасительную их непролазность, еще долго прислушивались к эху выстрелов. Делчо и Янко вели бой, даря им не просто жизнь, а счастье продолжать борьбу.