Юрий Шевченко - Эворон

Потом стал изучать, оглядывать пихту, на которой, видать, и держался «шалаш». Прикидывал, с какой стороны лучше приняться. Затем в тишине леса гулко отдались удары топора. Все ждали.

Точно так же ждали и молчали, как в другой бригаде за сотню верст отсюда — в бригаде Алексея Смородова на заломе…

Паша сделал всего несколько ударов по пихте, и она звонко треснула. Завал начал крениться. Не выбраться бы Неверову из-под него по кустарнику, да пригодилась загодя проложенная тропка. Ухнули деревья вниз, только слегка задели парнишку по тужурке.

Когда дело было сделано, бригадир затоптал истерзанную папиросу «Норд» и повторил на новый лад слова, сказанные им недавно:

— Характер у парня! У Павла-то нашего Сергеевича!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Газета «Ударник Комсомольска» писала:

«Кинотеатр «Ударник» в среду до отказа был набит рабочей молодежью. Секретарь комитета комсомола товарищ Сидоренко, открывая вечер встречи бывших партизан с комсомольцами и рабочей молодежью, сообщил, что в ответ на письмо с просьбой об организации у нас аэроклуба из Хабаровска со звеном осоавиахимовских самолетов прилетели секретарь крайкома тов. Листовский, начальник авиации края тов. Пургас.

Управление строительства выделило деньги на организацию аэроклуба. В ближайшее время будут закуплены пять самолетов, два запасных мотора и разное оборудование. Принято такое решение: всем строителям отработать четыре часа в фонд постройки аэроклуба».

Эту газету и имел в виду Павел. У себя дома, в Камышине, он вблизи рассмотрел самолет уже давно, еще в седьмом классе. В приволжском городе тоже был аэроклуб. Вместе с одноклассниками Паша часто бегал на летное поле, торчал там до поздней ночи, с острой завистью следя, как забирается в четырехкрылую машину пилот. Ходил много раз к инструктору, просил записать в аэроклуб. А тот отсылал к врачам.

Ответ был всегда одинаков — слабоват здоровьем.

Если бы даже удалось скрыть ревматизм (доктора-то разные встречаются: один — повнимательней, другой — глядишь, торопится куда-то, возьмет и враз подпишет справку, от которой вся жизнь верх тормашками перевернется), даже если бы удалось его скрыть — все равно шансов пролезть в аэроклуб было до обидного немного: в авиацию подбирали ребят поосанистей, поплечистей, чтобы все было «на большой палец» — и рост, и вес, и бицепсы, и улыбочка.

Кто не влюблялся в четырнадцать лет, да еще — в самолет, тем не понять, откуда берутся в щуплом мальчишеском теле силы не спать по две, по три ночи кряду — работать…

Не сумев попасть на настоящую машину, Паша принялся одолевать авиацию с другого боку: определился в модельный кружок Дома пионеров. Кружок открыли недавно, ребята учились на малом: клеили планеры, в которых Паша интереса не увидел, счел планер воздушным змеем, забавой. Сам он решил построить машину с резиновым мотором — как на плакате, что украшал кружковую комнату.

Подходящего материала для такого дела в Камышине не нашлось. Руководитель кружка выписал для настырного Неверова из Сталинграда чертеж-инструкцию. По ней следовало: нужен бамбук, нужна бальза, резина, нужен настоящий клей (в кружке работали столярным), не боящийся сырости — мало ли куда, в какие облака залетит пашин самолет.

На бамбук для нервюр он распустил отцовы лыжные палки, полоски резины настриг из старой автокамеры, обошелся без бальзы и казеина (клеил вишневой смолой), но заставил-таки обтянутую папиросной бумагой четырехкрылую птицу разбежаться по бугорку и воспарить над Волгой.

Ее сбил из рогатки какой-то упитанный пацан, птица утонула. Паша гнался за обидчиком кварталов десять, не догнал…

Зато в Комсомольске записался Неверов в аэроклуб вторым по счету. Всего в нем вскоре числились семьдесят девять учлетов. Первое задание, полученное ими, — раскорчевать пни на вырубке за участком Судостроя. Учлеты вырыли здесь еще землянки и сколотили длинный барак, в нем оборудовали классы. Авиатор-механик Илья Саввич Черкасов, человек в кожаных гетрах и с седой бородкой клинышком, пригнал из краевого центра не пять, а только один пока, и тот старенький, самолет.

Машина была в аварийном состоянии. Черкасов принялся латать ее и приводить в порядок. А заместителем своим по материальной части и ремонтным работам назначил Неверова — токарь!

Пришел на будущий аэродром Иван Сидоренко.

— Ну как у вас тут, крылатое племя? — спросил он. — Все-таки полетит машина?

— А куда ж ей деться, — ответил Черкасов.

Рядом с самолетом был расстелен брезент, разложены на нем части мотора. Черкасов кивнул на перемазанного тавотом щуплого парнишку, лежавшего на траве под фюзеляжем с гаечным ключом в руках:

— Помощник говорит — полетит как миленькая. Он у меня голова!

Сидоренко понизил голос:

— Откуда этот шкет?

— Павел Сергеевич? Из Пивани, из бригады лесорубов.

— Так, так… Припоминаю… Эй, Павел Сергеевич, ты что же — сбежал от лесорубов?

— Никак нет, — ответил Неверов, выбираясь из-под машины. — В утреннюю смену работал. А потом сюда.

Комсорг хлопнул себя ладонью по лбу.

— Как я забыл! Ты же моторист, точно?

— Механик-дизелист…

Сидоренко обнял Павла за плечи.

— В самый раз! Третий день тебя ищу. То есть не тебя лично, а моториста. На катер. Согласен?

— А что за катер?

— Получили новенький, «Партизан» называется. Капитан есть, а механика ищем. Положение, Павел Сергеевич, следующее — надо кровь из носа ускорить доставку леса по Силинке. Там сплавщики работают нормально, а река подводит. Чуть не каждую неделю залом. Вот и решили мы вязать бревна в плоты и тащить их катером сюда. Надежно, и в пять раз быстрее. Возьмешься за это дело?

Неверов кивнул радостно:

— Спрашиваешь!

— Числиться с капитаном будете за бригадой Смородова Алексея.

— Та самая бригада, где нанайца недавно подстрелили? — спросил Черкасов.

Сидоренко нахмурил брови.

— Та самая. Отняли парню руку…

— Стрелял-то кто, Иван?

— Черт-те знает. Сволочей еще хватает! Нанаец этот, Афоня, пока плох, ничего толком не рассказывает. Одно от него добились — в Ржавой пади палили.

— Где, где?

— Место тут есть темное. Ржавая падь называется…

Звали седого старика, стрелявшего в Афоню, Иван Христофорович Севенард.

Одичал, оголодал инженер-полковник Иван Христофорович, в дикого зверя превратился. В редкие светлые минуты задумывается Севенард — сколько он здесь, на Ржавой пади? Восемь? Десять лет? Смутно помнит он другую жизнь. Помнит каменный особняк на Малой Дворянской, помнит Петроград туманный, ускользающий, свою коллекцию минералов помнит и себя — усатого, полнокровного. Снежные полукружья колоннад в Горном и… и… и все. Хотя позвольте, почему он здесь? Ах да, самородная медь… Иван Христофорович, кряхтя, наклоняется с высокой лежанки, зачерпывает негнущейся ладонью голубику. Долго смотрит на нее, потом отправляет в беззубый рот. Кисло. Сок течет по бороде, капает на пол.