Александр Зуев - Через сердце

Бабура был бесстрашен. В должности оракула он смело обличал, высмеивал, намекал, язвил, подбадривал товарищей. Взвод откликался на слова Бабуры одобрительным гулом, ехидными усмешками, презрительным поцыкиванием, разноголосым кошачьим концертом.

Мы не могли собираться, чтобы обсудить свои дела открыто. Но оракул умел сказать за всех нас, что было нужно.

Однажды в сумеречный час сидели мы около топившейся печи, слушая веселые Бабурины повести. И сказал наш взводный раскладчик:

— До чего привыкли мы к тебе, Бабура! Кажется, ежели бы оказались мы на свободе, — встречу я тебя где-нибудь на улице, и само собой вырвется: «Бабура, крикни!»

Бабура с готовностью выпрямлял плечи.

— Есть, — скажу я, — показывай!..

Для всех сидевших около печи вдруг раскрылся неожиданно острый смысл вообразившегося положения. И уже трудно было остановить начавшуюся игру.

— Кому? — крикнул кто-то, быстро и многозначительно обводя пальцем вокруг шеи.

Бабура, не запнувшись, отрапортовал:

— Господину коменданту острова по старшинству полагается.

Под смех сидящих кто-то молниеносно повторил тот же жест.

— Кому?

— Господину сержанту-переводчику по заслугам следует.

— Чшш, довольно, — резко остановил опасную игру взводный раскладчик. Он долго оглядывался. За спинами сидящих почудилась ему быстро уклонившаяся тень Стоюшина. — Эх, не надо бы! — укоризненно покачал головой раскладчик. И сказал громким голосом: — Расскажи нам еще, Бабура, что-нибудь про попова работника…

— Есть про попова работника!..

Никто не знал, за какую вину попал на остров Бабура. Сам он об этом никогда не рассказывал.

И было для всех неожиданно, когда Бабуру назначили к переводу в городскую тюрьму. Бабуру стали поздравлять с выходом на волю.

— Все там будем! — отшучивался Бабура, но голос его был тревожен.

Очень все жалели веселого оракула, во всем бараке не было такого другого.

— Эх, жалко, жалко, нету Бабуры, — часто вспоминали во взводе, — Бабура поговорил бы нам чего-нибудь…

И все лица освещала улыбка.

А вскоре перекинулась на остров с новой партией арестантов легенда о славной смерти Бабуры.

В камере уголовных городской тюрьмы были два сидельца, здоровенные стариканы, осужденные за убийство. Стариканы пользовались полным доверием тюремного начальства, их посылали обычно на ночную работу — копать могилы для расстрелянных. Старики возвращались в камеру на рассвете.

От них потихоньку узнавала тюрьма о смерти товарищей.

Легенда о смерти Бабуры скоро облетела все камеры. Старики рассказывали о нем такое.

Привели будто бы Бабуру на рассвете под большим конвоем. Бабура первым делом бросил в могилу шапку и обругал стариков, что яма мелка.

— Зловерный был матрос! — не то с обидой, не то с одобрением говорили старики.

Потом пожелал будто бы Бабура здоровья товарищу Ленину, а дальше уж пошел ругаться. Он обложил стоявших белогадов кудревато-завитыми матросскими благо-пожеланиями. И под конец, когда уже направлены были на него ружья, помахал кулаком и грозно крикнул:

— Ничего, голубчики, я вас всех тут запомнил!..

Будто бы слова эти были до того удивительны и страшны, что белогады выстрелили враздробь, даже не дождавшись команды.

А потом, уже мертвого, прислонили Бабуру к горке земли и расстреляли для верности вторично.

Так погиб веселый Бабура.

Рассказывали, как этот шустрый, востроносый мальчонка попал в тюрьму. Когда деревню заняли англичане, молодой секунд-лейтенант сразу занялся вылавливанием большевиков. Указали на Васину избу — отец Васи ушел с красноармейцами.

Семья сидела за ужином, когда вошли в избу солдаты.

— Ти эст большевик? — спросил лейтенант, уставя на Васю палец.

— Я — большак, — поднялся Вася; после отца он был старший в семье.

Лейтенант кивнул, и Васю тут же взяли «под свечи». Тринадцатилетний «большевик» угодил в тюрьму.

Следом за ним в тюрьму стали прибывать деревенские пастушки. Фронт только начал складываться. Мирные крестьянские стада бродили в лесах, не замечая притаившихся разведчиков. Маленьких пастушков хватали за переход фронта, объявляли шпионами.

Дюжина их накопилась на острове, и старостой у них стал Вася Большак. По его имени мы называли малолетнюю команду любовно и чуточку грустно «большаками».

Сержант Лерне называл их «бабушкиной гвардией».

«Бабушкину гвардию» обычно наряжали пилить дрова.

Это была самая легкая работа в тюрьме. Притом же дрова пилили около самого барака; когда нет поблизости сержанта, всегда можно было забежать в барак и погреть у печи руки. Работали «большаки» без охраны, и часто можно было видеть, как носились они серой стайкой в веселой игре меж выложенных ими поленниц.

Сержант Лерне требовал от арестантов работы. Поэтому он неуклонно выгонял «большаков» из барака на мороз и не раз крепкой своей палкой прекращал незатейливые ребяческие увеселения.

Сержант Лерне зорко следил за «бабушкиной гвардией». Он появлялся, откуда его не ждали, и подолгу наблюдал из-за угла за их работой. Он был непонятно придирчив к нашим неунывающим «большакам». Чего-то он ждал от них.

И вот это случилось.

Однажды после работы, в тот короткий срок, когда арестанты делили черствые галеты, когда дневальные, гремя ведрами, уходили на кухню получать обед, сержант Лерне неожиданно появился подле барака.

Он осторожно выглянул из-за угла и, заметив сбившихся в кучу «большаков», выставил вперед ухо.

Несомненно, его никто не ждал в этот час, — сержант, по всем предположениям, должен был сидеть за жирным сержантским обедом.

Вася Большак стоял, тесно окруженный своей командой. Он говорил совершенно отчетливо, без всяких стеснений, — сержант слышал все от слова до слова, хоть и не все понял и не все запомнил. Не может быть, чтобы он ослышался!

Главное заключалось в том, что Большак обещал перебросить за забор два топора и лопату, — это точно. При этом он сказал, что солдаты не найдут, — это также безусловно точно. На этом вся шайка, должно быть, заметив его, сержанта Лерне, бросилась врассыпную.

— Стой!

Кошкой метнулся из-за угла сержант на Васю Большака. Он свалил его на снег, наступил коленом на грудь и, выхватив из кармана свисток, отчаянно засвистел.

На тревожный сигнал бежали от ворот к сержанту солдаты. Из барака высыпали арестанты.

Сидя верхом на Васе, сержант торопливо приказал выловить остальных. Солдаты скрылись в узких проходах меж поленниц.

— Сам слышал! — торжествующе кричал нам сержант. — Мерзавцы! Негодяи! Все знаю! Где? Куда спрятали?

Сержант поймал Васин белый вихор и яростно зажал в кулаке.