Александр Зуев - Через сердце

Пронзительные детские крики доносились со всех сторон. Солдаты вытаскивали спрятавшихся в укромных уголках «большаков». Одного за другим волокли к сержанту, поддавая сзади сопротивляющимся.

— Всех сюда! — кричал сержант. — Не уйдете, голубчики, теперь попались. Два топора и лопату — куда спрятали? Негодяи! Найдем, все найдем!..

Сержант задыхался. Синие глаза его потемнели. Схлынул с щек обычный румянец. Сержант часто и нелепо совал в воздух кулаками.

— Кто дежурный по кладовой?

Из нашей толпы выступил Старый.

— Я, господин сержант.

— Немедленно пересчитать все топоры и лопаты! Открыт заговор, понимаете? Вот эти преступники готовили побег. Вы всегда за них заступаетесь, а они…

Голос сержанта хрипло сорвался от возмущения.

— Господин сержант, — твердо сказал Старый, — топоры и лопаты я принял по счету. Сданы полностью.

— Вы уверены? — зло сощурился сержант. — Хорошо, я пересчитаю сам. А этих… в карцер на две галеты. Всем расходиться!

«Большаки» захныкали. Мы стояли, не зная, что предпринять. Подозрительность сержанта нам была хорошо известна: ему всюду мерещились заговоры. Не раз среди ночи он врывался с пьяной командой в бараки, пугая дикими криками спящих. Он рылся в сером арестантском барахле, лазил под нары, заставлял отдирать доски пола, проверял все щели в стенах. Он искал запрятанное оружие. И уходил на рассвете, унося в качестве победных трофеев несколько гвоздей, — ими мы открывали свой консервный паек.

И теперь, слушая всхлипывания «большаков», мы догадывались, что заговор придуман сержантом. Надо было как-то выручать наших ребятишек.

— Разрешите, господин сержант, — сказал Старый, — расспросить мне Васю один на один. Я хочу узнать, куда они спрятали топоры. Мне он скажет.

И, не дожидаясь ответа, он отвел рыдающего Большака в сторону. Долго он выспрашивал его шепотом, низко наклоняя ухо. Потом достал платок, вытер ему нос, поправил шапку на его голове и привел, держа под локоть, к сержанту.

Низко опустив голову, маленький заговорщик стал напротив сержанта Лерне. Неулегшаяся обида вновь всколыхнула его плечи подавленными рыданиями.

Старый ласково положил руку на плечо Большака.

— Скажи нам, Вася, про какой топор ты говорил с ребятами? Про какую лопату? Смелей!

Все чутко насторожились. Обступив кольцом, мы дружно подбадривали Васю.

И, захлебываясь в слезах, Большак начал, едва выдавливая слова:

Мы все переглядывались. Кто-то, посмотрев на сержанта, поймал и спрятал в горсти язвительную усмешку. Кто-то громко кашлянул — всем послышалось в этом кашле удивленное «о-го!». Вася посмотрел исподлобья и сбился.

— Так, — все держал его за плечо Старый, — а что ты там говорил про солдат?

В толпе зафыркали, зашипели, закашляли. Оглянувшись на нас, усмехнулся и сам Вася. Закончил бойко:

— Все? — спросил Старый.

— Все.

— Потом вы разбежались и спрятались?

— Да.

Старый снял с его плеча руку и подошел к сержанту. Нам показалось — лицо Старого сурово побледнело. Он очень плотно прижал руки по швам и сказал голосом, нестерпимо звонким:

— Господин сержант, разрешите доложить: никакого заговора нет. Понимаете: дети они, дети, дети!..

Старый тяжело вздохнул и добавил уже обычно спокойным голосом:

— По-русски это называется — «игра в прятки».

Анкундинова вынесли из карцера на одеяле.

— Загнулся! — сказал санитар.

В карцере загибались часто. Это был глухой подземный погреб, с заросшими лохматым инеем стенами, с черными сосульками на потолке.

Чтобы сохранить остаток тепла в теле, умирающие уродливо скрючивались в тесный комочек. Их выносили на одеяле в околоток и там выпрямляли.

Весть о смерти Анкундинова быстро облетела бараки.

Даже, казалось нам, сам сержант Лерне был смущен. Он пришел на утреннюю поверку пасмурный, притихший и оглядывал всех нас грустными синими глазами.

— Господин сержант, — громко сказал Старый. — Анкундинов умер сегодня ночью в карцере.

— Да? — сказал сержант. Плечи его зябко содрогнулись. — Ах, мусью, — поморщился он, — вчера я нашел на рубашке одну вошу.

— Да? — сказал Старый.

— Вот такую! Какой ужас!

Мы молчали.

— Я сбросил все с себя и вымылся одеколоном.

Мы молчали.

— Не знаю, что будет.

Сержант жалобно заморгал длинными ресницами. От пухлых нежных щек его ветер доносил сладкие струи духов и пудры.

— Господин сержант, — заговорил снова Старый, — это был наш товарищ. Мы хотели бы проводить его до могилы и спеть наши песни.

— Никаких песен! — встрепенулся сразу сержант. — Только то, что записано на религиозных страницах. Как это называется? Молитвы, да!

Сержант отвернулся.

— Хорошо, — спокойно согласился Старый. — Можно.

Мы недаром звали Старым этого заросшего бородой, благодушного человека, немало повидавшего на своем веку. Пять царских тюрем значилось в его прошлом и столько же хитроумных побегов.

И на этот раз мы поверили в его спокойствие.

После поверки Старый выкликнул по списку нас пятерых, — это были ближайшие друзья покойника.

— В барак, на спевку.

Мы собрались в дальнем углу барака разучивать церковные песнопения. Все безбожники, мы с трудом припоминали слова слышанных когда-то в детстве молитв. Вдобавок почти все мы были люди безголосые, с плохо приспособленным к сладкогласию заупокойных ирмосов слухом.

Выручил нас Старый. Оказывается, в дни бедственной юности приходилось ему читать в деревнях по покойникам и даже петь за дьячка.

Когда пришел в барак сержант Лерне, Старый протяжно задал тон и, усиленно мигая нам, взмахнул рукой.

— Свя-ятый боже! — нестройно затянули мы, глядя ему в рот.

— Свя-ятый кре-епкий!

— Свя-ятый бессмертный!

— Поми-илуй на-ас! — кричали мы вразброд дикими голосами.

Дослушав до конца, сержант долго стоял в раздумье. Видимо, пение русских молитв не произвело на него доброго впечатления. Кажется, он уже собирался отменить свое разрешение.

— Конечно, господин сержант, — сказал Старый, — православные молитвы уступают по красоте католическим песнопениям. Ведь вы католик? Я вот слыхал ваш реквием «Dies irae», помните: та-ра-ри-ра-ра-а… Какая мощь, какая сила! Разве можно сравнить его с нашим пением? Давайте-ка, друзья, продемонстрируем «Надгробное рыдание». Си-соль-ми…

Сержант постоял еще в задумчивости.

— Ага… да… реквием. Хорошо, продолжайте! И он повернулся к выходу.

— Над-гробное… ры-ы-да-а-ние… — завели мы ему вслед.