Александр Зуев - Через сердце

— Экой ты какой каприза! — останавливались измученные носильщики.

Они поправляли носилки и упорно шли дальше, не отвечая на его проклятия.

Так дошли до привала у лесной избы.

Это была маленькая охотничья избушка, без окон, с низенькой дверью, припертой снаружи бревнышком.

Шумков радостно выскочил оттуда, подняв над головой холщовую котомку. Это были ржаные сухари. По славному обычаю старины, охотники оставляли в промысловых своих избушках малый запасец, на случай ежели забредет сюда какой-нибудь голодный проходяга-человек.

Обшарив полки, беглецы нашли еще коробок спичек, туесок соли и небольшой чугунок.

— Объявляю привал на обед! — торжественно сказал Шумков.

И, послав всех собирать грибы и ягоды, близко подсел к Еремину.

— Ну как, дорогой товарищ? Сейчас сготовим тебе кашу… Понимаешь? Хорошую, горячую кашу…

— Друг! — сказал Еремин, открывая глаза. — Оставьте меня тут… Худо мне! Только сами измучаетесь и меня замучаете. Честно, по-товарищески прошу!

— Не может того быть! — горячо воскликнул Шумков.

— Я бы тут умер спокойно.

Еремин снова закрыл глаза. Губы его закривились, и сквозь намокшие ресницы выдавились и поползли по щекам медленные слезы.

— По-товарищески прошу! — повторил он чуть слышно.

Шумков долго молчал.

— Ладно, обсудим! — сказал он, вставая.

Когда собрались все, Шумков устроил внизу под горкой, где бежит меж узловатых корневищ студеный ключ, тайное совещание.

Нелегкий был этот вопрос, и долго шептались беглецы о бедственной судьбе товарища.

— Замучим мы его на носилках — это верно. Спокой дорогой ему нужен — самое главное, — может, еще и поправится. Уж лучше в избе оставить, чем бросать в лесу. И мы без него в два раза ходчей пойдем. А ежели фронт близко, обязательно пошлют отряд на выручку. Сами приведем!..

Все в это поверили и согласились:

— Коли выживет, придем на выручку. А умирать все легче в избе.

Много приложили заботы беглецы, чтобы устроить последний приют товарищу. Наносили в избу сухих листьев, сделали Еремину мягкую постель. Положили на нее больного, головой к порогу. Собрали гору сучьев для костра, насыпали полный угол грибов. В изголовье поставили чугунок с ключевой водой.

— Поправляйся, дорогой! На неделю тебе запас сделали.

— Спасибо, дорогие! Вот где вам спасибо! — повторил Еремин слабым голосом.

Съели беглецы кашу из ржаных сухарей с грибами и ягодами и стали готовиться в дальнейший путь.

— Постойте, товарищи! Присядьте: посмотрю я на вас еще…

Все сели вокруг. Наступил тяжелый час расставания.

Еремин обвел светлыми глазами всех друзей-товарищей.

— Хочу еще сказать, какая жизнь моя была. Послушайте меня…

И просто начал свой последний рассказ:

— Я родился в семье крестьянина…

Он назвал свою деревню, волость, уезд, губернию, указал год рождения, перечислил отца, мать и других домочадцев. Это была рядовая биография крестьянского сына, расцветом своим пришедшаяся на четыре года действительной царской службы и три года окопного сидения на австрийском фронте…

— Имею два ранения, — перечислял Еремин. — Во второй раз лечился в лазарете графини Остен-Сакен… Тут, правда, я вздохнул немного…

Единственный раз набежала улыбка на его лицо: должно быть, это действительно было лучшее время в жизни человека…

— …Имел две нашивки, был взводным унтер-офицером. Потом опять погнали на фронт. Потом царь сверзился, настала революция. Приехали ораторы. Я все хотел узнать, кое дело правое, и пошел по Ленину. Потом пошел в Красную Армию и отправился на фронт…

Вспоминая, Еремин часто тер лоб. Он сбивался и досадливо морщился. Все тихо ожидали. Еремин уже устал от своего рассказа. С лица его капал пот.

Шумков встал.

— Дорогой товарищ, — сказал он, — вот мы услышали сейчас про твою жизнь, и мы этого не забудем. Это верно: жизнь твоя была не такая веселая. Но ты вступил в лучшие ряды и потому имеешь друзей-товарищей, которые тебя никогда не забудут. От имени всех нас я тебе обещаю: ты живи тут, поправляйся, а мы будем о тебе помнить и пойдем еще быстрее к своим. Я так мыслю, что до фронта недалеко, и, как только мы будем у своих, сразу скажем: вот там, в лесной избе, лежит раненый красноармеец, надо его выручить. И мы сами приведем сюда красный отряд. Даю тебе в том слово. А теперь прощай, дорогой товарищ!..

Шумков подошел и, нагнувшись, горячо поцеловал Еремина в мягкие губы. И все сделали по его примеру, приговаривая:

— Прощай, дорогой товарищ!

Усталое лицо Еремина расцветало умилением. Закрыв глаза, лежал он, и блаженная улыбка застыла на его зацелованных губах.

— Теперь идите! — сказал он чуть слышно.

Он засыпал.

Осторожно ступая след в след, все двинулись прочь от избы, и, спрятавшись за деревьями, долго смотрели назад.

Над лесом плыл тиховейно-успокоительный шум. Чуть приметно качались темные вершины.

Еремин лежал тихо, положив голову на порожек избы. Казалось, он вслушивался, улавливая удаляющиеся шаги товарищей. Светлое выражение не сходило с его лица.

— Пошли! — скомандовал шепотом Шумков.

И, отвернувшись, вытер слезы.

Недалеко ушли на этот раз беглецы. На ближайшей полянке остановился Шумков. Подождал, пока подойдут все, и сказал:

— Неладно получилось, товарищи!

Он с сомнением покачал головой.

— Нет, не годится так. Надо кому-нибудь остаться покараулить. Мало ли чего ему занадобится!

Все молчали.

— Вот давайте решать.

— Кинем жребий, — сказал кто-то.

— Есть предложение кинуть жребий! Так? Голосую.

Шумков вскинул руку и оглянулся. Все вокруг стояли с поднятыми руками.

— Единогласно, — сказал Шумков.

Он подошел к калиновому кусту и отщипнул одиннадцать горьких огненных ягод — по числу стоявших.

— Одна с зеленым бочком, — показал он.

Шумков высыпал ягоды в шапку, встряхнул и первый взял жребий.

— Следующий! — сказал он.

Ягоду с зеленым бочком вытянул самый молодой из беглецов.

Шумков говорил ему строго:

— Стой честно, как часовой. Понял? Никуда не отлучайся. Понял? Во всем помогай. Понял?..

— Понял, товарищ Шумков! — с готовностью часто моргал наставляемый.

— Погоди! Коли поправится, пойдешь по нашему следу. Гляди: вот так будем ветки заламывать. Куда ветка кажет, туда и пойдешь. Понял? Ну, а коли там… ежели что… схоронишь его, как товарища. Да место запомни. Понял?..

— Понял, товарищ Шумков.

— Ну, теперь прощай. Иди!..

Шумков даже слегка подтолкнул его за плечи. И когда стихли шаги в зеленой чаще, снова повторил свою команду:

— Пошли!..

О, долог был путь и труден!

Не было исходу лесным чащам. В лоскуты порвалась одежонка, протоптались насквозь сапоги. Подкаливала пятки холодная осенняя земля. И люто было влезать в темную ночную воду встречных рек.