Александр Зуев - Через сердце

О сад! Там и в эту мрачную ночь нежен воздух, и звезды кротко сияют над морем, и даже — даже цветет еще дедом посаженная ароматическая фейхоа — заморское диво, цветет осенью, чтобы принести плоды весной. Боже, боже, как все это далеко теперь!..

А все трусиха жена. Поторопились вот уехать в Петроград, когда в начале войны прочертила однажды горизонт серая грозная тень неприятельского крейсера. А тут зачислили в свиту, пришлось бросить дом и сад на управляющего-чеха. Как-то он там, почему от него нет писем?..

«Ох, что-то сна нет опять! Да что же это такое? И почему так тихо сразу стало? Может быть, я уже спал?..»

Генерал долго вслушивается. Темен сад и глух, только всхлипывают капли за стеной. Близко за ставнями почудился тихий, заглушенный смех, прерывистое дыхание.

— Спит, спит, спит, — слышен осторожный шепот.

— Кто там? — кричит генерал, чувствуя, как вздымается тугая щетинка на затылке.

Шарахнулись, разбежались за стеной, явственно захлюпала под ногами вода.

С бьющимся сердцем генерал садится в постели и долго вслушивается: «Нет, они не ушли, они чего-то выжидают. Ага!..»

Торопливо придвигает генерал стул, нащупывая поверх одежды браунинг и электрический фонарик, ставит ноги в мягкие ночные коты и неслышно обходит стол. Спрятавшись в простенок, осторожно раздвигает ставни. Дрожат руки. Влепить им все пули прямо в тупые, идиотские хари.

Затаив дыхание, генерал долго ждет. По ногам несет холодом, кидает в дрожь, хорошо бы достать плед и подвинуть кресло.

«Тсс! Они идут!» Генерал ясно улавливает ухом крадущиеся шаги вдоль стены и даже торопливую одышку. Вот они уже подобрались к самому окну, зашептались… звякнуло стекло…

Почувствовав опять вздыбившуюся на затылке щетинку, генерал отщелкнул предохранитель браунинга и одновременно нажал кнопку фонарика.

Голубой пучок света ударил за окно. Закачались на ветру близкие сучья, выступили из тьмы мокрые черные стволы. Переплет рамы косо лег на взъерошенный дождем песок аллеи.

Никого не было. Генерал тщательно водил голубоватым лучиком по земле — никаких следов.

Одни черные астры восстали на насыпи клумбы толпой ночных привидений.

Значит, почудилось, нервы пошаливают. Генерал сдвинул ставни и, досадливо покашливая, улегся снова.

И облегченно вздохнул, услышав далеко за стеной грохот отодвигаемого кресла и ровные, твердые шаги начштаба. В этот глухой час ночи полковник еще не спал: он долго и мерно ходил из угла в угол, потом снова загремел тяжелым креслом, придвигая его к столу.

За завтраком в штабе обсуждали церемониал встречи сенатора.

Генерал, морщась от головной боли, просил уволить его от всяких встреч. Решено было, что навстречу гостю выйдет начштаба с Маришей на придачу.

— Форма одежды обыкновенная, — вяло распустил губы генерал.

На станцию выслали рессорную генеральскую коляску. Хозяину «собрания», румянорожему поручику Гедеонову, предложили сочинить обед поторжественнее.

— Поросенка ему с кашей, — причмокнул любивший покушать генерал. — Небось изголодался там, в столице.

Разговор оборвался с появлением прапорщика Вильде. Он вошел свежеумытый, с гладко расчесанной бородой и, бросив обычное «здравия желаю», сел на свое место.

Офицеры занялись едой.

Вильде, невпопад тыча вилкой, пробегал глазами только что полученную газету. Он весело поматывал головой и отфыркивался в сторону.

— Ну, что там вычитали? — не удержался генерал.

— Эт-то замечательно! — восхитился Вильде. — Вы только послушайте!

Он прочел вслух заметку. Автор ее, некий «Фронтовик», приехавший, по словам газеты, в отпуск с боевого участка, горько возмущался пораженческими настроениями, разъедающими тыл. В момент великой смуты и распада национального духа он звал всех честных людей русских «туда, на фронт, в неколебимые полки».

— Штиль-то, штиль-то каков! — ехидничал Вильде. — Прямо князь Дмитрий Иванович Пожарский!

— Всякий говорит так, как чувствует, — обидчиво дернулся генерал. — А между прочим, что тут смешного? С каких это пор быть патриотом стало зазорно?

Генерал вопрошающе оглядел молчаливо склоненные головы офицеров и заерзал беспокойно в кресле:

— О время, время! Действительно, где сильные люди? Где они, сыны отечества, Минины и Пожарские? Неужто оскудела людьми Русская земля?

Никто в «собрании» не отозвался на этот горестный возглас генерала. Офицеры, еле удерживаясь от смеха, приникли к тарелкам.

— Не оскудела, — отложил газету Вильде. — Нынешние Минины — как же, они есть. Я сам видел одного такого, когда в отпуске был. Прихожу, знаете, на митинг по случаю выпуска Займа свободы…

— Не обижайте вы генерала, — тихо тронул за рукав прапорщика Мариша.

— …и выходит на трибуну известный в нашем городе зубной врач, лысый такой, в золотых очках. Прокричал что-то, потом трясущейся рукой полез в рот и вынул золотую челюсть… так сказать, на алтарь отечества. Конечно, всеобщий восторг, все трясут ему руку, — тут бы, пожалуй, ему и сказать: «Заложим жен, детей своих заложим», но вот челюсть-то и подвела. Прошепелявил он что-то на последних буквах алфавита: «Ча-ша-ща» — и сник. Только слеза выкатилась из-под очков на жилетку.

— Вам смешно-с? — сурово уставился генерал.

— Нет, что вы! Довольно даже трогательно. Это вот им смешно.

Вильде показал на потупившихся, с деревянными лицами, офицеров. Налившийся до лысой макушки кровью поручик Гедеонов не выдержал и опрометью бросился из-за стола. Один за другим офицеры покидали «собрание». Далеко в коридоре кто-то безудержно разразился хохотом.

Генерал растерянно посмотрел на дрогнувшие плечи начштаба и обиженно понурился.

Полковник отошел к окну, усиленно раздавливая пробежавшую в усах усмешку. Он долго всматривался сквозь чащу парка на дорогу. Утром морозец прихватил дорожную жижу, присыпало в морщинах белой крупкой, — видимо, дождям приходит конец.

— Не прокатиться ли до обеда по первопутку на позиции? — сказал, не оглядываясь, полковник.

— А ведь идея, Яков Сильвестрович! — обрадованно поднялся генерал. — И я с вами, пожалуй, поеду проветриться.

— В неколебимые полки? — выглянул из-за газеты прапорщик Вильде.

Ему не ответили.

Скоро из ворот усадьбы выкатил серый штабной автомобиль.

— Э, дорога-то! Погибель! — оглянулся на повороте начштаба: колеса автомобиля обозначили по дороге две крутые дуги, в них выпукло и жирно залоснилась грязь.

— Чего-с? — не понял генерал.

— Не пройдут, говорю, обозы, — спрятал начштаба нос в поднятый воротник и отвалился в угол потряхивавшего автомобиля.

Вот она, дорога-то, гладкая и прочная будто — как легко бежит по ней автомобильчик. А через какой-нибудь час предательская корка схваченной морозом грязи сдаст. И тут станут все обозы.