Александр Зуев - Через сердце

— Господь благословит, воин Христов, добрый путь! — немощным, расщепленным старостью голосом гнусавил протопоп и совал в губы неживую руку.

Стоявший рядом дьякон молча сыпал с кропила в лицо брызгами свяченой водой.

А юркая, похожая на галку монашка быстро кланялась и опускала в протянутую горсть медную иконку на шнурке.

— Спаси господи! Носите, не сымайте! — певучей скороговоркой приговаривала монашка. — Обители нашей, матушка-троеручица, заступница.

Тут же за длинным столом с подарками стояли: по-банному взопревший на жгучем солнце городской голова — местный купец Ховрин, полковник в отставке Ступица и председательница только что возникшего дамского патриотического общества мадам Шипова, попросту сказать — Шипиха.

Купец стоял недвижно, бессмысленно моргая глазами на подходивших, и пот часто капал у него с носа и взмокших бровей.

Полковник в отставке Ступица, дряхлый герой каких-то кампаний, протягивал каждому маленькую книжицу собственного сочинения «Памятка православного воина» и бубнил, тыча пальцем в обложку:

— Тут все есть, братец, понял? Одобрено комитетом под августейшим председательством…

Последнее дослушивала одна мадам Шипова, Шипиха тож. Впрочем, и той было некогда.

Красная, в съехавшей набок шляпке, расторопная эта мадам поминутно вынимала из ящиков на стол бумажные мешки с пряниками и ситцевые кисеты с табаком. И успевала каждому улыбнуться с приятностью:

— Поздравляю вас.

Только никто не мог понять, с чем поздравляла мадам Шипова подходивших.

Так прошли они, все четыреста, — хмурые, молчаливые парни в деревенских выцветших рубахах.

Опустив кудлатые головы и взглядывая исподлобья, шагали они сквозь строй городской нарядной публики и становились подле своих сундучков.

Напутственный молебен кончился.

— Садись, ребята, закуривай! — весело скомандовал воинский начальник. — По доброму русскому обычаю полагается на прощанье посидеть.

Мобилизованные присели на свои сундучки и закурили. Молча переглядывали они полученные подарки. Показывали тут же сидевшим на траве заплаканным бабам. Вяло жевали черствые пряники.

Некоторые, шевеля губами, читали сочинение полковника в отставке Ступицы. На первой странице было напечатано:

Прочитав это, солдаты ощупывали со всех сторон книжицу и прятали в кисеты.

На базарной площади было тихо. Где-то за заборчиком жалобно блеяла коза. Неуемно жгло солнце.

Воинский начальник присел в тень к дремавшему на крылечке городскому голове.

— Великие дела-с, Иван Иваныч! — радостно вытирал он лицо большим клетчатым платком. — Истинно сказал сегодня отец протопоп: исполнились времена, наступает священная брань народов за веру истинную.

— Особливо! — сказал неизвестно к чему голова, сонно прикрывая глаза.

«Сейчас захрапит», — подумал воинский и отодвинулся.

Он схватил под крылечком горсть сочной травы и, натянув голенища, тщательно вытер засевшую в гармошке сапог белую пыль.

Потом стал подкручивать усы, щуря зеленые глазки на гулявших в отдалении девиц.

Насмешливые городские девицы звали воинского Сухим Котом. Это был выслужившийся из подпрапорщиков капитан — от старой казарменной выучки на рыжем мурластом лице его навсегда застыло выражение, определяемое формулой: «Смотреть свирепо и весело».

— Что ж дальше-то? — всхрапнув, открыл мутные глаза городской голова. — Терпенья нету, квасу охота выпить.

— Все по форме, по форме надо! — сказал наставительно воинский. — Демонстрация сюда прибудет, обождать велено.

И, проведя пальцем за намокшим воротом, добавил вкрадчиво.

— А что, Иван Иваныч, не поскупился бы ты от своих щедрот моим ребятам бочоночек кваску холодненького? А?..

Голова прикинул в уме, помолчал, пожевал губами:

— Это можно.

Воинский вскочил:

— Объявляю: ввиду жары наш голова жалует вам, ребята, бочку доброго квасу. Грянем же Иван Иванычу — дружно, разом, — ну!..

Он рассек ладонью воздух, и по этому сигналу нестройно откликнулись голоса:

— Покорнейше благодарим.

Вскоре на площадь подвезли большую, в пятнах плесени, бочку. Солдаты оживились. К бочке сразу выстроились в затылок все четыреста.

Приказчик с размаху выхватил затычку, и в медный ковшик, шипя и пенясь, хлестнул квас. Ковшик переходил из рук в руки.

Солдаты покрякивали, вытирая рукавом губы, и отходили к своим сундучкам. С похмелья пилось хорошо. Яснели сразу глаза, легче дышала грудь.

Сухой Кот снова присел к голове. Прихлебывая студивший зубы квас, они поглядывали на площадь и вполголоса делились новостями.

Наступали большие дни. Гарнизон у Сухого Кота никогда не превышал роты, а тут, шутка сказать, привалило сразу четыреста. Вот исправник ругается, безобразничают — говорит, а поди-ка, справься с ними. Хорошо, хоть казенки враз захлопнули.

Всю ночь город слушал заливистое тиликанье гармошек в улицах и пьяные песни:

Обыватели завешивали окна, запирали на засов ворота и страшливо шептались в калитках, поглядывая в щели на разгуливавших в обнимку солдат.

И, действительно, утром сегодня донесли Сухому Коту о выбитых в участке окнах. Да еще, говорят, выкупали солдаты на перевозе двух стражников. Все будто бы по наущению «политиков» здешних — агронома Березова да студента Зудова. Хорошо, исправник догадался засадить обоих голубчиков «трам-блям, под красную шапку».

— Ишь вы какие! — с дальней опаской оглядывал голова темные лица мобилизованных. — Вон какие вы!..

И думал про себя, что не стоило, пожалуй, давать им ни пряников, ни квасу.

Тихий разговор воинского с головой прервал подбежавший фельдфебель:

— Идут-с!

Из-за угла дома показались люди. Донеслось церковное пение:

— Спаси… гос-поди… люди твоя-а…

Впереди два управских чиновника несли портрет царя в тяжелой золоченой раме. За ними подвигался долговязый соборный регент, пятясь задом и медленно взмахивая рукой.

— По-бе-еды… на супротивныя дару-я… — выводили певчие.

Обыватели шли без шапок. В толпе сияли лысины, багрово краснели распаренные лица. Барышни обмахивались платочками.

С другого конца площади донесло веселую музыку: шагал оркестр вольно-пожарной дружины, блистая медью труб.

— Построиться! — пробежался вдоль рядов Сухой Кот. — Сми-ирно!

Мобилизованные поднялись и закинули сундуки на плечи. Завсхлипывали бабы.

Подошедший оркестр долго топтался на месте под ухающую музыку, тонкая пыль курилась из-под ходивших сапог.