Александр Зуев - Через сердце

— Какая инстанция? — поднял голову Илья.

— Ну, отец Светки. А что в самом деле? Всю жизнь был потатчиком дочери, пускай теперь расхлебывает кашу. Девчонка глупая, сослепу может в пустого ферта втюриться. Кто должен остеречь, как не отец? Я ему написал об всем…

— Послушает он вас? — спросил Илья.

— Кто? Васька-то? А как же не послушать, разве я не дело говорю? Ничего, что он залетел высоко, я постарше его, должен послушать.

Он подошел к окну, увидев переходившего улицу Капитана. Федор Иванович казался принарядившимся — в широкой бархатной блузе и сбитом набекрень берете. Широко шагая, он взмахивал закатанным в трубку ватманским листом.

— Куда так спешите? — поинтересовался Иннокентий Васильевич.

— Как, разве не слышали? Уезжают наши юные друзья, иду проводить на пристань. От папаши-министра телеграмма пришла — потребовал молодых к себе. Говорят, восхищен геройским подвигом Юры. Обещаны будто молодым путевки на Кавказ. Все хорошо, что хорошо кончается. Хэппи энд, как говорят англичане. Вот я плакатик напутственный соорудил…

Капитан помахал трубкой, — видимо, он не прочь был показать свой плакатик, но Иннокентий Васильевич перебил его вопросом:

— Насчет Кавказа-то от кого слышали?

— Артисты передавали. Будто бы Юра сказал…

— «Юра сказал»!.. Юра скажет!

— Разве не так?..

— Подождем — увидим! — загадочно сказал Иннокентий Васильевич. И тут же перевел разговор: — А что, Федор Иванович, не возникало у вас никаких сомнений насчет этого геройского подвига? Ведь вы были рядом…

— Как вам сказать? — широко развел руками художник. — Это вы насчет Илюшиной версии? Если бы он захватил на месте преступления или сам был твердо уверен… А то ведь догадка-то когда пришла ему в голову? На другой день! Нельзя же так! И даже довольно странно получается…

Илья дернулся было, но Иннокентий Васильевич придержал его за плечо.

— Значит, вы Илюшину версию начисто отвергаете? — спросил он.

— Не отвергаю. Но и не поддерживаю. Вначале мне показалось, что тут не все ладно: узел я завязывал сам, а у меня привычка все делать на совесть… Н-но! Есть такая художническая заповедь: ищи в злом доброго. Доброму я всегда готов отдать предпочтение. Тем более нет никаких доказательств!..

Видимо довольный таким выводом, Капитан гулко расхохотался.

— За сим имею честь, — приложил он к берету два пальца. — Извините, тороплюсь.

— Что ты скажешь? — проводил его глазами Иннокентий Васильевич. — Разве не обыватель? Ох, ненавижу эту породу!.. Представим себе самое худое: утонула бы наша «дочка министра» да потянули бы его к ответу. Как бы он стал изворачиваться и доказывать, что его узел никак не мог развязаться. Небось ухватился бы за твою «версию»! А что, Илья, не пройтись ли и нам на пристань?

— Не хочется мне ни с кем встречаться, — вздохнул Илья.

— Вот еще! Нам с тобой стыдиться нечего. Но уж ежели не хочешь никого видеть, постоим на горке, там нас никто не заметит.

Выйдя из калитки, они повернули к озеру. Из-за горы катера было не видать, но он угадывался по спокойному столбику дыма в желтом вечернем небе.

По дороге их догнала колхозная Буланка с бидонами вечернего надоя. На задке телеги Иннокентий Васильевич узнал заграничный чемодан Светки.

— Не опоздаем? — спросил он расторопную Марьюшку, колхозную сторожиху, сидевшую за кучера.

— Без меня не уйдет! — хвастливо ответила та.

Так они и шли вровень до самой пристани. Марьюшка, придерживая Буланку под уздцы, стала спускаться к помосту, а Иннокентий Васильевич с Ильей поднялись на пригорок и сели на лавочку. Отсюда отлично обозревались все пристанские закоулки.

Видно было, как сновала по сходням бойкая Марьюшка. Даже было слышно ее беззлобную перебранку с матросом, выносившим с катера пустые бидоны. Продавец из ларька пересчитывал на берегу ящики; что-то у него не сходилось в накладных, он суматошно размахивал бумагами и пискливым голосом требовал вызвать капитана.

Иннокентий Васильевич, отгоняя ладонью комаров, поглядывал с горки на эту суету. Из-за его плеча настороженным глазом проверял окна катера Илья. Пассажиров не было видно.

Катер подал свисток. Эхо перебрасывало его густую ноту все дальше за острова. На мачте катера бледно зажглась лампочка. Катер шевельнул винтом, заскрипели причалы.

И в это время появилась тетя Лара со своим коллективом. Кажется, это был первый за лето выход — на пристани она не бывала из-за крутого спуска и одышки. Принарядившаяся, теперь она важно шествовала по помосту. Светка и Юра поддерживали ее под руки, приноравливаясь к медленному теткиному шагу. Позади тянулась свита с букетами и узелками.

Иннокентий Васильевич с усмешкой наблюдал, как картинно подвела молодых к трапу Лариса. Начался прощальный обряд. Раскинув руки, она приняла в объятия Светку и долго не выпускала, наконец, как бы с отчаянием, оттолкнула от себя. Нет, она не прощалась, она отрывала от сердца горячо любимую племянницу. И, закрывшись платочком, сделала не то прощальный, не то благословляющий жест.

Тоненькая фигурка Светки переходила из одних объятий в другие; сверху казалось, что на пристани совершается какое-то хороводное действо. Чуть в сторонке стоял с чемоданом Юра, держа на руке красный плащик Светки.

Трижды коротко гукнул катер, и эти звуки округло покатились вдаль по розовой вечерней воде.

Легко взбежала по сходням Светка. За ней степенно прошагал Юра с чемоданом. Матрос стал убирать сходни.

— Ну что ж, не пойти ли нам домой? — предложил Иннокентий Васильевич.

— Подождем еще немного…

Илья не сводил глаз с катера.

К их удивлению, когда катер стал отваливать, неожиданно с кормы спрыгнул на помост пристани Юра. В тот же момент на палубу вышла Светка. В дорожной косынке, по-деревенски завязанной под подбородком, она казалась притихшей и как бы обиженной. Катер поворачивал, она медленно шла вдоль решетки на корму, и глаза ее рассеянно оглядывали стоявших на берегу.

Провожающие замахали платочками. Свесившись над бортом, Светка выслушивала последние напутственные наставления тети Лары. В сторонке с высоко вскинутой рукой стоял Юра. Светка посмотрела на него — бледная улыбка мелькнула на ее личике.

— Сбежал он, что ли? — оглянулся на Илью Иннокентий Васильевич.

— Не понимаю, — отозвался тот.

Они спустились с пригорка и деревенскими задворками прошли к дому.

Косые лучи солнца просвечивали сквозь гущу тополей, накрывших деревню. С выгона возвращалось стадо. Пастушонок пощелкивал бичом, мычали коровы, блеяли овцы, детскими голосами откликались ягнята. Хозяйки стояли у калиток, выкликая по именам своих любимиц.

Теплая розовая пыль светилась над дорогой.