Александр Зуев - Через сердце

Не дается людям в руки сказочное молодильное яблочко. Так хоть научились бы смерть регулировать товарищи медики, заказали бы безносой косарке являться в неурочный час. Пожить бы еще годков десяток…

Бывают такие старые будильники: кажется, окончательно отжил свой век, а повернешь на бочок — опять ходит, потикивает.

Да, знать бы только, на какой бочок повернуться!..

Иннокентий Васильевич потянулся, развел руки, попружинил ногами. Ничего не болело. После бессонной ночи он не чувствовал утомления. Голова была ясной, спать не хотелось. Надо было прогуляться, перемочь вызванное удачно двинувшейся работой возбуждение. Может быть, потом удастся соснуть часок-другой.

Иннокентий Васильевич откинул занавеску и распахнул окно. Деревня еще спала. На улице стояла сизая дымка тумана. Небо на востоке порозовело.

Посередине улицы, вытянувшись цепочкой, вперевалку направились к озеру гуси. Большой черный петушина (Иннокентий Васильевич прозвал его «урядником») слетел с забора и прогорланил несколько раз, оглядывая улицу — не появятся ли из-под чьих-либо ворот куры. Старый гусак, пригнув шею, побежал ему навстречу. Сразу потеряв победоносный вид, «урядник» пустился наутек. А гусак, обернувшись к своим дамам, самодовольно забормотал: «То-то вот, то-то вот!»

Полюбовавшись на эту сценку, Иннокентий Васильевич стал одеваться. Он натянул резиновые сапоги, достал из угла палку и, стараясь не разбудить на кухне хозяйку, на цыпочках вышел на крыльцо. Тяжелая роса лежала на капустных листьях. Задней калиткой он выбрался в поле.

Отсюда начиналась его излюбленная дорожка, ровно и без подъемов уводившая далеко в ржаные поля. По своей болезни он назвал ее «гипертонической».

В недвижных гривах отяжелевшей за ночь ржи уже началось еле приметное движение. Под утренним ветерком колосья как бы распрямляли спину, раскачивая метелками на светлевшем небе. Влажный тонкий дух ржаного поля веял в лицо Иннокентия Васильевича.

Сколько раз прошел он по этой дорожке! Каждая ямка тут помнится, каждый кустик в стороне примечен. Как всегда, он сел отдохнуть на придорожном березовом пне.

На востоке над черно-зубчатой полосой леса уже широко разливалась заря. И тихая рожь, и травянистый луг с синевшей в отдалении озерной протокой, и молодые березки у дороги — все замерло в ожидании первого луча. А жаворонки уже взмывали на высоту, и лилась оттуда их торжествующая песня «вижу-вижу-вижу»…

И вот просверкнула над лесом огненная искорка и как бы дрогнуло все вокруг. Миллионами огоньков вспыхнуло поле, мокрое от ночной обильной росы. И потянул с заозерных луговин полный медоносных запахов ветерок. Качнулись травы и цветы, встрепенулись и зашелестели после ночного забытья придорожные березки. Петухи на деревне завели звонкоголосую перекличку.

И удалось подсмотреть Иннокентию Васильевичу, как у самых его ног развернулся и выпустил перышки бутончик полевой ромашки. Затаив дыхание, он смотрел, как высвобождались и потягивались занемевшие белоснежные лепестки и навстречу солнечным лучам выглянул золотистый глазок цветка.

— Ах ты милая моя! — наклонился над ромашкой Иннокентий Васильевич и подышал на нее, согревая возникшее из влаги и света, из земных таинственных соков маленькое чудо.

Он оглянулся: никого в поле не было, никто не посмеется над стариковской сентиментальностью.

Огненным колесом выкатилось над лесом солнце. Слышно, как на ферме зазвонили в кусок рельса, оповещая о начале работы.

Иннокентий Васильевич поднялся с пенька и зашагал по тропке, спустился к протоке и пошел берегом, спугивая затаившихся в хвощах щучек. Свежий ветерок рябил воду, загибая в заливе краешки плавучих листьев, — казалось, какие-то юркие зверьки там и сям высовывают из воды черные мордочки и тут же прячутся. Сладко пахло ивняком и болотной гнильцой.

«Гипертоническая» дорожка заканчивалась у шоссейки. Кто-то удосужился поставить здесь скамью — очевидно, для ожидающих попутных машин пешеходов.

Как обычно, Иннокентий Васильевич присел отдохнуть на скамье. Шоссейка в этот ранний час была пустой. На обвисшем телеграфном проводе, как бусинки, грелись на солнце белогрудые ласточки, они ссорились и менялись местами.

Хорошо было сидеть здесь в одиночестве, прислушиваясь к звукам просыпающейся жизни, — Иннокентий Васильевич прикрывал глаза и полной грудью впивал целебный утренний воздух.

И вдруг к беспечному щебету ласточек стал прилаживаться сторонний механический звук — далеко где-то приглушенно застрекотал моторчик. Иннокентий Васильевич оглядел шоссе — из-за поворота от деревни появилась черная точка мотоциклиста. По прямой посадке и красному берету он узнал Юру. Ага, вот и отлично, вполне удобный случай поговорить с ним с глазу на глаз.

Иннокентий Васильевич вышел на середину дороги и вытянул палку, загородив мотоциклисту путь. Подъехав поближе, Юра остановил машину и, спустив ногу на землю, остался сидеть в седле. Выжидательно глянул на Иннокентия Васильевича. Сизоватый румянец стоял на щеках Юры, встречный ветер еще не успел сдуть с лица следы заспанности.

— На работу? — спросил Иннокентий Васильевич.

— Да, у нас байдарочный поход сегодня. Чудесное утро, не правда ли? А вы уже с прогулки? Рановато!..

Юра натянуто улыбнулся.

— Да, я уже с прогулки. Остановите вы вашу хлопушку! — крикнул Иннокентий Васильевич.

Юра выключил работавший мотор, стало тихо. Иннокентий Васильевич подошел поближе. Прищурившись, он смотрел на Юру.

— Хочется мне узнать, что вы за человек такой.

Юра усмехнулся и нетерпеливо вздернул плечом.

— Не понимаю! Чем я вызвал такой интерес?

— Сейчас объясню. Сказывала мне сестра, что вы объявили себя вроде бы нареченным женихом Светки. А Светка доводится мне племянницей. Следовательно, в некотором роде я тоже являюсь заинтересованным лицом. Ведь для меня небезразлично, кого принимать в родню. Вот и решил я порасспросить вас кое о чем. Не возражаете?..

— Пожалуйста! — вздернул опять плечом Юра.

— Отлично! Слава прошла в нашей дачной местности — объявился, дескать, и у нас модный нигилист. Слышу со всех сторон: «Юра сказал, Юра доказал»… А что вы, собственно, там доказали? Невежество и самомнение свое доказали. Сказать к примеру: у каждого народа есть свои ценности, созданные трудом поколений, ими надо дорожить. Оказывается, вы их не признаете. Но ведь это самое простое дело — ничего не признавать. Этак заодно и совесть и честь можно объявить старомодным предрассудком. Этак вас, молодой человек, в такое безбереговье может занести, что только и останется идти ко дну. Интересует меня: за душой-то у вас что-нибудь припасено? Вот лезут некоторые в герои, а геройство-то на поверку фальшивым оказывается.