Александр Зуев - Через сердце

— Так ты вот про какого спасителя, а я уж подумал…

— Только ты никому об этом не говори, ты обещал.

— Ну разумеется!..

Дядя Кеша подошел к костру. Сломал на колене связку сучьев и бросил в огонь. Подгреб сапогом откатившиеся головешки. Костер густо задымил. Как позолоченные, осветились далеко в траве сухие метелки.

Дядя Кеша шагнул к племяннице и, упершись ладонями в колена, заговорил прерывистым жестким шепотом:

— Чудачка ты! При чем тут чудо? Никакого чуда не было! Представь себе: все это было подстроено твоим Юрой. Хитрый трюк, не более того! Он сам отвязал трос, а потом бросился спасать тебя. Илья все это видел. Слепая ты, опомнись! Ни чуда, ни подвига — ничего, никакого черта не было!..

Светка покачала головой.

— Я этому не верю. Неправда это!

— Илья врать не станет, ты его знаешь.

— Он мог ошибиться…

Светка долго молчала. И подняла глаза на дядю.

— Даже если бы было и так, все равно, я уже решила. Я дала клятву себе и Юре, он меня спас. И кроме того… он меня любит.

— Откуда тебе это известно?

— Он сказал. И доказал, бросившись в воду…

— Ну, знаешь… так ведь Илья тоже бросился в воду! И еще неизвестно, кто из них мог стать истинным героем. Твой Юрочка старается выставить его в смешном виде, хотя ничего смешного тут нет… Советую тебе поговорить с Ильей, узнаешь от него всю правду.

Светка задумчиво смотрела на осыпающиеся угольки в костре. И, как бы вспомнив что-то, улыбнулась:

— Милый Илья!..

— Он даже не хотел никому говорить об этом. Знал, что его сочтут клеветником, будут позорить. Только жалеючи тебя, он пошел на это.

Снова мягкая улыбка осветила личико Светки. Дядя Кеша пристально следил за племянницей, ему показалось, что произошла перемена в ее настроении.

— Так что же? — возвысив голос, спросил он. — Как же будем решать?

— Что решать? — Светка робко посмотрела на дядю.

— Как что решать? Рано тебе думать о замужестве. Так и скажи своему Юре. В случае чего ссылайся прямо на меня. Скажи, что я считаю твою клятву несостоятельной. И больше того: что не желаю иметь в родне этого свистодыра, извини за такое выражение. Не нравится он мне, твой женишок!..

Как бы спохватившись, Светка поднялась, отряхнула платье и выпрямилась. Лицо ее опять стало решительным и хмурым.

— Дядечка, не сердись на меня! Уже ничего изменить нельзя, раз я дала слово. И ты напрасно считаешь меня глупенькой девчонкой. Посмотри, я уже взрослая…

Раскинув руки, племянница стояла — красивая, плечистая, длинноногая — в ярком свете костра. А за ней темнела громадность ночного неба с переливчатым свечением звезд.

Что-то просительное прозвучало в ее голосе, заставившее смягчиться Иннокентия Васильевича:

— Помнишь, ты говорил о бунтарском духе в нашей бусловской породе? Может быть, какие-то остаточки этого бунтарства заговорили и во мне: пускай я упрямая, пускай дура, пускай мне будет плохо — ни о чем теперь не хочу думать. Раз я дала такую клятву, ничего нельзя сделать. И ты не отговаривай меня…

Светка подошла к дяде и прикоснулась недвижными губами к его щеке. Он заметил сверкнувшие на ее глазах слезинки.

— Эге, а слезы-то о чем? — охватил он рукой ее плечи. — Ну знаешь, бусловское упорство и слезы — вещи несовместимые. О слезах будет объявлено особо, как говаривал один знакомый комендант.

Светка как-то по-детски всхлипнула на его шутку и вытерла глаза.

— Ладно, я не отговариваю, — сказал Иннокентий Васильевич, — только советую не торопиться и хорошенько подумать. С горячей головы такие вопросы не решают. И с отцом прежде посоветуйся. Ты у него одна, не забывай. Обещаешь мне не спешить с этим делом? Ведь не на пожар ехать, как ты считаешь? И не сердись на своего дядьку Кешку, ладно?..

— Я не сержусь… — Светка тяжело вздохнула. — Я поеду, тетя Лара будет беспокоиться…

— Езжай. Передашь ей корзинку, попробуем завтра жареной сомятины.

Иннокентий Васильевич пошел проводить племянницу к лодке.

— Прощай! Не вышел у нас хороший разговор, что поделаешь. Эх, племяшка!..

Он оттолкнул лодку. Постоял, прислушиваясь к отдалявшимся всплескам весел, и медленно пошел вдоль «шагальни» к костру.

Под утро Иннокентий Васильевич перечитал готовые главки воспоминаний и остался доволен. Кажется, дело пошло на лад.

А все Илья! Накануне Иннокентий Васильевич решился прочесть ему несколько отрывков из написанного. Тот слушал внимательно и не раз поднимал большой палец, это было у него знаком высшего одобрения.

— Есть порох в пороховницах! — сказал он под конец.

Очень это приободрило Иннокентия Васильевича.

Медленно и туго давались ему секреты ремесла. На первых порах гладь бумажного листа завораживала, с пера ползли привычные книжные слова. Он перечитывал написанное и, раздосадовавшись иной раз, рвал все в клочья. А ведь друзья считали его хорошим рассказчиком и любили послушать его «байки». Бывало, в Заполярье, когда свирепая пурга загонит всех в бараки, ему отбоя не было от заказчиков: иным подавай «ро́маны», а иные, собравшись в тесный кружок, с интересом слушали воспоминания Иннокентия Васильевича о партии, ее делах и людях. Так в устной форме складывались его рассказы, бодрившие усталых, укреплявшие зашатавшихся.

«Пиши, как говоришь», — советовали ему теперь редакторы. И он упорно приноравливался к живому строю народной речи, вспоминал своих сибирских бабок и теток, стараясь понять, что заставляло его заслушиваться их в детстве.

И вот, кажется, подобрался ключик. Больше всего понравились Илье те отрывки, где Иннокентий Васильевич как бы отошел в сторонку, перепоручив вести разговор любимой своей тетушке — мастерице сказывать и сказки и были. Откуда ни возьмись потекли с пера свежие, незахватанные словечки, бойчее пошла речь, ожили и задвигались люди — он едва успевал записывать.

А ночью из глубинных провалов памяти, как туманы из горного ущелья, стали подниматься забытые воспоминания. Одно тянуло за собой другое, и цепь их казалась нескончаемой. Начинала пугать безмерность поставленной задачи.

Да, надо торопиться с записками. Уходят люди первой шеренги, уходит поколение, вынесшее на своих плечах всю тяжесть борьбы за революцию. Крепкие духом были люди! Он близко знал многих из них, живые их голоса до сих пор звучат в ушах. Они ушли, не успев рассказать о себе. Какие несметные богатства душ и сердец они унесли с собой. В бессонные ночи он слышит их укоризненные голоса: неужели ты не расскажешь о нас?

Последние соратники уходят. Развернешь газетный лист, а глаз невольно скользит в нижний угол, где печатают объявления в черной рамке. Кто такой?..

И невольно задаешь себе вопрос: кто следующий — не ты ли?.. Мысль о смерти не страшила, но возмущала. С какой стати! Добро бы, в отмирании всех органов была какая-то согласованность, что ли! Так нет, мозг еще работает в полную силу, он обременен громадным опытом жизни и готов отдавать накопленные знания людям. А сердце устало, оно неровно и болезненно трепыхается в последних усилиях.