Галина Демыкина - Просторный человек

Ну и что ж, стало быть, надо сделать?

Пойти сейчас в твою клинику…

И?

И поступить решительно.

То есть?

Взять тебя за руку и увести к себе.

А Коршунов? Он потянет за другую, и мы разорвем тебя. Так ведь, Аськин?

Он перестает ощущать собеседницу. Разговор, стало быть, вошел не в то русло.

Человек в темных очках рассеянно шагает по улице. Он устал на работе, он устал от переклички с собой — об Асе, о решениях, о выборе и насилии. Он отгоняет эти мысли так же, как и «лабораторские». Там, на работе, как-то подозрительно быстро пошли подтверждаться гипотезы и предположения, а он по опыту знал: именно так зачастую начинаются псевдооткрытия, когда все невольно чуть подравнивают результаты под желаемые, отбрасывают мелочи, вроде бы пустяки, которые противоречат. И еще: стыдно признаться, но при всем азарте он инстинктивно боялся конца работы, как всякого конца пути.

В далекие, еще отцовы, времена была у них сказочка. Теперь она прозвучала бы анахронизмом. А герой ее… Он был довольно средних лет ученый, не мальчик уже, имел даже профессорское звание, которым сперва гордился, потом перестал; читал студентам лекции о строении веществ и заканчивал работу, которая не была запланирована ни в каких ученых советах, поскольку конца ей не было видно. И объяснить научно он не мог. Пока еще не мог. Да и не так хотел. Иной раз на лекциях вдруг как бы проговаривался, и тогда ребята посмышленей переставали записывать и глядели с интересом в старое (для них совсем старое) и неприметное лицо профессора, а за ним видели неожиданные дали. (Это уже научились снимать в кино: почти прозрачный силуэт человека, а как бы сквозь него — дорога, горы или что там еще?) Коллеги, которые тоже посмышленей, ждали того 4 ноября, когда, наконец… то есть они не знали, что именно 4-го и что ноября, это произошло как бы случайно, хотя случайно и кирпич, как известно, с крыши не упадет. Все было подготовлено им же: эти мельчайшие частицы, получившиеся от расщепления наимельчайших частиц расщепленного атома… он только предполагал, нет, просто догадка, даже нет — тень догадки, которая мелькнула в тот час, когда обрела жизнь эта малютка, поведшая себя совершенно самостоятельно. С чего взял он, что ее будет интересно увеличить в миллиарды раз… то есть с того и взял, что она самостоятельна. И вот 4 ноября… (!!!)

Было сыро и пасмурно, а он надел летнее пальто для своей ежевечерней прогулки (вернее — пробежки, он был профессор без бороды и без трости, а так — утлое суденышко) и, задумавшись о случившемся и, честно говоря, ликуя сквозь усталость и замороченность головы, пробежал тот угол, где обычно сворачивал на параллельную улицу, по которой лежал обратный путь. А пробежав, не узнал местности (там все парки, парки) и замерз, потому что время прогулки истекло, а он — в летнем. И вдруг увидел высокие парадные двери старинного особняка с запыленными стеклами, а там вроде светло и батареи парового отопления сбоку, слева. Он и вошел. Прижал руки к теплым их коленам, и сразу дрожь, дрожь повыбежала из тела, и стало оно горячеть. Тогда он поднял глаза на лестницу и увидел на ней ковры, а сверху уже спешили к нему изрядно плотные люди в хороших костюмах. И он узнал их, своих коллег. Они кинулись к иззябшему профессору, тоже профессоры средних и преклонных лет, и ввели под руки по коврам наверх, а там был зал и люстры, и столы с едой и винами, и цветы среди бутылок вина.

Когда он вошел, все встали, захлопали в ладоши, кинулись жать руки. И он понял, что об его открытии им уже известно. И страшно заволновался, потому что оно требовало еще проверки.

— Что скрывать, — говорил он, поднимая бокал и расплескивая вино на домашнюю пижамную куртку. — Что скрывать! Да, если такую малютку (тут он назвал формулу) раздуть (он сказал иначе и даже прочертил в воздухе формулу, связанную с увеличением в миллиарды раз), — то получится новая маленькая вселенная. Какая? Этого мы еще не ведаем. Но будет в ней своя гармония — это уж точно, это мы знаем по нашей вселенной, и свои несовершенства… И если к тому же все наши — мои, или его вот, или его — аминокислоты, все эти РНК и ДНК, закодировать, заключить в формулы и переселить в такую вселенную… это ведь несложно…

Он замолчал и полез было в карман за единственной в мире маленькой капсулой, в которую он водворил единственную пока на этой земле частицу-малютку, но тут коллеги раскричались, как лучше и быстрее приступить к делу; и можно ли раздуть вселенную для каждого; и не станут ли они враждебны, если будут из разных веществ; и хватит ли на все это пространства, и что будет с теми, которые останутся без вселенных, а таких наверняка окажется немало.

Наш профессор притих, сел, стал намазывать хлеб маслом, а поверх еще икрой. В голове у него сталкивались формулы, одна из которых… одна из них… кажется, она могла уничтожить все остальные, и следовало скорее проверить. Он незаметно выполз из-за стола и, разыскав свое летнее пальтецо, выбежал на улицу.

По его комнате гулял ветер — сбросил бумаги со стола, и они валялись как ненужные. Ученый подумал, что оно и к лучшему (как ненужные), и незачем раздувать эти вселенные и давать кому ни попадя… Но потом вспомнил: все уже знают, сам чертил в воздухе пьяной рукой…

Он нашел запись — да, да, конечно, это была та формула, которая могла опрокинуть все. Это ее он вспомнил на банкете. Стало быть, она уже была. И делать ему больше нечего.

Тогда он лег на диван в своем остывшем кабинете и заплакал. Потому что путь исканий был окончен, пир безрадостен, а в душе — пустота.

И тихонько в дверь постучалась старость, которой он не замечал все последние десятилетия. Он и теперь не поспешил открыть дверь, а торопливо начертил на чистом листке бумаги: «Милая Маша, не жди меня к завтраку». Потом представил себе удивление жены и добавил: «Не беспокойся обо мне. Я подам тебе весть».

После чего переоделся в новый костюм, завязал галстук под воротом свежей рубахи, собрал и рассовал по карманам исписанные математическими выкладками бумаги. И наконец, из бокового кармашка пижамной куртки достал пока единственную в мире капсулу, в которой жила своей удивительной самостоятельной жизнью единственная на этой земле частица-малютка — будущая вселенная.

…Вадим поднимается по лесенке и, уже отпирая дверь, слышит телефонный звонок, и потом — расслабленное:

— Его нет, Анна Сергеевна. Здравствуйте. Не знаю. На работе, вероятно.

— Я здесь! — кричит он. — Мама, я здесь!

В трубке чуть напряженный от смущения голос с энергическими нотками:

— Вадим, добрый вечер. Вы не очень устали? Я хочу пригласить вас посмотреть картины художницы, о который мы как-то говорили. Очень, на мой взгляд, интересно. Я вас встречу, это в том же дворе…