Александр Шевченко - Всюду жизнь

Федор пробормотал свое имя и перевел растерянный взгляд на художника. У того сегодня праздничный вид: он в новой светлой рубашке с подвернутым рукавом, с непокрытой головой, довольный, оживленный. Он объясняет, что Светлана Сергеевна — сотрудница Красноярского краеведческого музея. Приехала сделать обмеры и чертежи старинных построек в районе. Ей требуется помощник. Учитель уверен, что Федор справится с этой работой.

Теперь Устьянцев понял, почему Хоробрых сегодня радуется. Еще в интернате он помогал художнику делать рисунки острога в Усть-Ковде, которые тот послал в область, требуя предотвратить гибель и уничтожение памятника русского деревянного зодчества.

Предложение художника было неожиданным. Федор уже два года работает на лесопункте в Улянтахе, у него начался отпуск, он приехал повидать учителя и купить в раймаге детский велосипед для пятилетней сестренки Танюшки.

Он еще раздумывал, что ответить, когда почувствовал на себе взгляд Светланы Сергеевны и встретил ее глаза; они были того серовато-синего цвета, который у художников называется берлинской лазурью, и смотрели лениво-томно, бездумно и отрешенно, будто не замечая его, но в то же время в них было что-то тревожащее, загадочное, он ощутил, как его губы охватил сухой жар волнения от того, что она смотрит на него, и понял, что перед ним не девушка-школьница, как ему показалось издали, а молодая женщина, ей было немногим больше двадцати, и подумал, что был бы счастлив работать вместе с нею, и сказал, что у него как раз начался отпуск и он мог бы помочь ей, если справится.

— Об этом и задумываться нечего: прекрасно справишься! — горячо проговорил Хоробрых и протянул перед собой руку: — Я бы и сам взялся… да видишь… Главное, работа для тебя очень интересная, творческая! И очень важная: мы наконец добились, что наши сокровища перестанут ломать, растаскивать на дрова, переделывать и возьмут под государственную охрану!

— За месяц, я думаю, мы успеем все сделать, — сказала Светлана Сергеевна. — Вы будете получать сто десять рублей.

Ого! Он даже будет получать зарплату! На это Федор и не рассчитывал.

Светлане Сергеевне отвели одну из пустовавших в летние каникулы комнат в интернате. В интернате поселился и Федор. Для работы Иван Гаврилович предоставил в их распоряжение кабинет черчения и рисования.

Начали они с Усть-Ковды.

Лет триста назад первым пришедший в эти края казачий отряд срубил у слияния Студеной и Ковды острог для охраны ее устья. От него уцелела одна угловая сторожевая башня, одиноко черневшая среди высокой травы и молодых березок.

Федор и Светлана Сергеевна по шатким лестницам поднимались с одного яруса на другой, заглядывали в бойницы, прорезанные в толстых растрескавшихся бревнах. С верхней караульной площадки, прикрытой дырявой тесовой крышей, открылись беспредельные, притягивающие и завораживающие взгляд просторы. Широкой, сверкающей под солнцем лентой уходила на север Студеная, как гигантские застывшие волны, во все стороны простирались укрытые темно-зеленым ковром тайги увалы и сопки, а за ними на горизонте в знойном, мутном мареве синели величественные отроги горного хребта.

— Какое раздолье здесь! Дышится легко, свободно, — радовалась Светлана Сергеевна.

— Тот, кто построил здесь башню, глубоко чувствовал красоту этого места, — сказал Федор.

В Улянтахе Федору не с кем было поделиться радостью, которую вызывала в нем красота природы, и теперь он с восторгом показывал Светлане Сергеевне окрестности:

— Взгляните, пожалуйста, в эту сторону: здесь так живописен речной обрыв!

— Да, это готовая композиция: бери краски и пиши картину!

Они сфотографировали башню со всех сторон, при разном освещении, затем рулеткой начали обмерять ее, нанося размеры на эскиз, тут же набросанный Федором. Он влюбленно следил за легкими, свободными взмахами маленьких ловких рук женщины, за тем, как она уверенно переставляла по лестнице крепкие ноги. Видно было, что для ее сильного, молодого тела каждое движение было наслаждением, радостью. Он старался избавить ее от всякой работы, упреждал каждое ее намерение.

— Вы просто посидите в тенечке, отдохните, я один управлюсь!

Она не отличилась особым усердием и рвением к работе и часто, раскинувшись на забрызганной белыми ромашками траве и покусывая какой-нибудь сладкий стебелек, сквозь дремотно опущенные веки смотрела, как он лазил по башне.

Чтобы хоть как-то выразить свое восхищение ею, он собрал букет алых саранок и преподнес ей, стараясь говорить безразличным тоном:

— Вот посмотрите, какие цветы у нас растут. Вам они незнакомы? А корни их можно есть…

А через несколько дней, не обращая внимания на ее отчаянные крики, он забрался на крутую крышу башни и выпрямился во весь рост на шатких, прогибающихся досках, хотя этого совсем не надо было делать, чтобы измерить ее: просто он должен был совершить что-то необыкновенное, рискованное и отчаянное, чтобы дать выход напору кипевших в нем чувств.

— Сумасшедший мальчишка! Там страшная высота! Сорвешься и костей не соберешь! Я здесь старшая, и изволь меня слушаться! — испуганная и возбужденная, отчитывала его Светлана Сергеевна, когда он спустился на землю, а он стоял перед ней и улыбался, взволнованный и счастливый, что она заметила, какой опасности он себя подвергал, и беспокоилась о нем.

Вечером они возвращались в село и после ужина в кабинете черчения начисто перерисовывали эскизы, сделанные днем. У нее была легкая рука, рисовала она стремительно, изящно, красиво.

За работой они без умолку говорили. Оказалось, что Светлана Сергеевна окончила в Омске пединститут по специальности рисование и черчение. Она рассказывала о городах, в которых бывала, о троллейбусах и неоновых рекламах, телевизорах и о других чудесах, а Федор краснел, чувствуя себя перед нею неотесанным таежником. Зато в разговоре об искусстве, о художниках он был равным с нею. Она поражалась, как он смог в такой глуши приобрести верный и тонкий вкус, хвалила его эскизы и рисунки.

Удивилась она и тому, что ему всего семнадцать лет и он еще не служил в армии.

— На вид тебе все двадцать. Ты выглядишь мужчиной. А я замужем. У меня трехлетний сын.

Сердце его изнывало и замирало от любви к Светлане, когда он смотрел на ее освещенное мягким светом керосиновой лампы лицо, склоненное над бумагой, на ее тонкие, как золотистый дым, волосы. Но как признаться ей в этом, какими словами это сказать? Все приходившее в голову было наивным, выспренним, смешным. От своей юношеской застенчивости он считал себя некрасивым: большой нос картошкой, толстые губы. Разве может такой понравиться красивой женщине? Главное, он ведь мальчик в сравнении с ней. Он боялся, что в ответ она удивленно раскроет свои глаза цвета берлинской лазури и засмеется звонким, переливчатым смехом: «Федечка, да ты в своем уме? Ты же школьник, ребенок… И между нами ничего общего не может быть!»