Александр Шевченко - Всюду жизнь

— Ах, Федя, милый Федечка! — говорила она грустно, танцуя с ним. — Я знаю, я поступила с тобой нехорошо. Но ты не осуждай меня, прости меня, бога ради. Ты лучше пожалей меня!

— Ты сама выбрала свою судьбу!

Катя подняла на него тоскливые глаза и проговорила надрывно:

— Как у тебя все просто! Реальная жизнь так далека от мечты!

— Ты предала нашу мечту!

— Что ж, значит, я не героиня, а обыкновенная земная женщина.

Как всегда в студенческих компаниях, веселились шумно, всю ночь. На рассвете опьяневшие и уставшие гости стали разбредаться: одни пошли в лес, другие к Москве-реке встречать восход солнца, третьи разошлись спать по комнатам — Костя великодушно предоставил в их распоряжение всю дачу.

За Федором увязалась его красноволосая соседка по столу Нонна и не отпускала его. Она притворилась очень пьяной, хотя Федор видел, что она пила мало, и, повиснув на его руке, капризно требовала, чтобы он отвел ее в какой-нибудь «укромный уголок», так как она очень, очень хочет спать. Чтобы отделаться от нее, Федор поручил ее Лине, а сам стал разыскивать выход из дачи.

В полумраке он то и дело натыкался на парочки, расположившиеся на кроватях, диванах, а то и просто на полу. Он уперся в какую-то дверь и хотел открыть ее, но она оказалась запертой. Он уже повернул было назад, но тут услышал за дверью голос Кати: «Костик, ты запер дверь? Там кто-то ходит…» Костя ответил: «Успокойся, Катенька, дверь заперта!»

«А я-то, болван, считал, что она любит меня… Как я обманулся в ней!» — с ненавистью подумал Федор о Кате. Он несколько раз сильно постучал в дверь: «Пусть они переполошатся!» — круто повернулся и вышел на улицу.

Позади дома из утренней дымки смутно проступали темные сосны, а с невидимых в тумане крон осыпались и падали на Федора крупные холодные капли. По тропе, забросанной пестрыми опавшими листьями, он углубился в лес. Какой волнующий, тоскливый запах стоял в пустом осеннем лесу! Пахло разрытой сырой землей, грибами, увяданием и тленом. Спустился к речному берегу. Тихая, спокойная река дышала легким, прозрачным туманом. Он прислонился к стволу дерева и стал глядеть на ту сторону реки, где широко расстилались скошенные луга с копнами сена и черные прямоугольники пашни, постепенно исчезавшие в тумане.

Бело-сизые чайки бесшумно и плавно скользили над водой и кричали пронзительно и тоскливо, их крик был похож на скрип ржавых железных петель, и Федор вдруг вспомнил, что уже слышал такое же хватающее за душу стенанье чаек-поморников на Северной Земле, на краю света, куда он уехал, чтобы забыть Светлану…

Когда от тебя уходит один лишь человек, вся земля, населенная миллионами людей, превращается в огромную пустыню, где нет живой души, которая может понять тебя, и среди людской толпы ты такой же одинокий, как среди этих кричащих скрипучими металлическими голосами птиц, языка которых не понимаешь…

Поднялось солнце, с реки потянул легкий ветер, и сосны зашумели, заговорили между собой: шу-шу-шу, листья на осинках задрожали, залепетали тревожно, и Федор вспомнил знакомый и дорогой ему голос тайги. Он вскинул голову к вершинам деревьев, на которых засверкали бусинки росы, с трудом разнял судорожно сведенные челюсти, и на его лице медленно распространилась странная, горькая и безотрадная улыбка.

Сосны, милые сосны!

Всегда спокойные и величавые, они мужественно и непреклонно встречают и леденящую стужу, и черные вихри, и палящий зной… Главное, надо пережить это, перетерпеть самые трудные несколько месяцев, и острота боли притупится, тебе станет легче… Ведь с тобой уже бывало, когда тебе казалось, что отчаяние твое непереносимо, и тебе хотелось умереть, но, как видишь, ты живешь и не собираешься умирать… Главное, дождаться, когда сегодняшнее станет вчерашним, а вчерашнее позавчерашним, тогда там, в необозримом черном провале исчезнувшего времени, все события твоей жизни — победы и поражения, радость и тоска, счастье и горе — смешиваются и сливаются в сплошное мелькание дней и ночей, времен года, прожитых лет, называемое твоим прошлым, которое уже не волнует тебя и о котором ты можешь вспоминать спокойно, равнодушно, даже иногда с улыбкой превосходства… Главное, дождаться, когда настоящее станет прошлым…

Он медленно побрел вдоль берега, по крутому склону поднялся наверх, пересек лес и вышел на шоссе. Оглядевшись, повернул в ту сторону, где за лесом поднимались белые, освещенные розовым утренним светом дома огромного города.

Скоро его нагнала легковая машина. Шофер, молодой простодушный парень, открыл дверцу и спросил:

— Друг, у тебя найдется закурить?

Федор дал ему сигарету, чиркнул спичкой и поднес огонь.

— Спасибо! Ты куда топаешь? В Москву? Садись, подброшу!

Они поехали. Шофер насмешливо посмотрел на Федора:

— Пёхом-то ты будешь весь день топать! Двадцать восемь километриков! Откуда ты в такую рань прешь?

— Так. Небольшая пьянка тут была, — неохотно отозвался Федор.

— Видно, ты крепко тяпнул! Башка трещит, да? — глядя на хмурое лицо Федора, решил словоохотливый водитель и дал ему практический совет: — Ты, главное, водку с красным не мешай! Это самое последнее дело!

Видя, что Федор не расположен к разговору, он включил приемник, машину заполнили звуки органа.

— Церковная музыка! — поморщился водитель и хотел переключить приемник на другую волну, но Федор попросил оставить прежнюю и сделать погромче.

Раздался мощный вздох самых низких труб, за ним потекли тягучие, вибрирующие звуки среднего регистра, а высоко над ними одинокими человеческими голосами зазвучал жалобный речитатив. Людям тяжело, больно, они скорбят, стонут и плачут, жалуются на неумолимую судьбу. Но вот среди стенаний прорываются раскаты мужественного, гневного голоса: человек преодолел свою боль, слабость, уже не жалуется, а стоически противостоит гнетущим его силам рока. Да, жизнь нелегка, говорит голос, но надо стойко нести ее бремя, упрямо идти вперед, туда, где за горными вершинами лежит страна света и радости.

Постепенно все звуки замирают, и в полной тишине возникает спокойная, чистая и прозрачная, как родниковая вода, мелодия. Уже нет ни боли, ни страданий, ни радости, есть только безграничный простор, заполненный сияющим светом, говорит голос женщины-утешительницы.

Водитель увидел, что по лицу молчаливого попутчика одна за другой скатываются слезы, и, пораженный, остановил машину и потряс его за плечо:

— Ты что, друг? Расстроился от музыки? Вот чудак-то! Да мы ее выключим к чертовой бабушке — и делу конец!