Николай Мординов - Беда

Хорошо тут ходить на лыжах. Пешего человека такой снег не держит, проваливается под ногами целыми пластами, набиваясь в обувь.

Тогойкин хотел было пойти вдоль речушки, но тут же провалился. Да, хорошо бы, конечно, иметь лыжи! Но и думать не следует о том, чего нет и быть не может.

То и дело выкарабкиваясь из сугробов, он вышел на середину речки и стал отряхиваться. Чуть ли не из-под его ног выпорхнуло несколько куропаток. Тогойкин завертелся на месте и привычным жестом потянулся за ружьем, которого у него не было. Если бы не черные клювики да еще несколько черных перышек на хвосте, можно было бы подумать, что это не куропатки, а комья снега взметнулись вверх.

Своими короткими мохнатыми ножками, будто обутыми в меховые унты, птицы истоптали снег между кустиками ерника и вокруг стволов березок. Ух и большие же следы у этих птиц, пожалуй, больше, чем у глухарей.

В некоторых местах они протоптали глубокие стежки-дорожки. Неплохо было бы поставить на них петли. Тогойкин на ходу пошарил у себя в карманах, но ничего подходящего для этой цели не нашел.

И тем не менее настроение у него после этого сразу улучшилось. «Суп из меня мисками, мозг из меня ложками», — зашептал он на ходу шуточную песенку про хвастливую куропатку, слышанную им еще в детстве. Несколько раз ему встретились следы колонка и белок тоже. Вон как шустро они перебегали через речушку.

В зарослях ивняка, на краю противоположного берега, минувшей ночью жировали два зайца. У одного из них следы маленькие, ножки навыворот, — таких зайчишек насмешливо называют хозяевами ерника.

Когда Тогойкин вышел на высокий взгорок, где росли редкие могучие лиственницы, он сразу увидел, что здесь недавно пробежал громадный горностай, тащивший волоком мышь. Вон какие широкие прыжки у этого самца!

А вот лиса. Словно бусы, нанизанные на нитку, такие четкие, ровные, легкие следы оставила эта распрекрасная щеголиха в своем драгоценном меховом наряде. Тогойкин ткнул в след указательным пальцем. Донышко лисьего следа не замерзло, не превратилось в ледышку, — значит, лиса пробежала прошлой ночью.

Дальше его путь лежал по таежному лесу. Тут должно быть в изобилии оленьего мха, брусники и черной смородины. Тогойкин разгреб ногами снег. И в самом деле много мерзлой брусники. Собрал горстку и поел.

Вскоре он пересек лес и остановился у самого края котловины.

Склоны этой котловины были прорезаны то здесь, то там распадками и оврагами, уходящими куда-то в глубь тайги и не похожими один на другой. Вон ту широкую балку на юго-востоке заполнила густая-густая толпа приземистых сосенок, напоминающих коренастеньких колхозных молодух, спешащих на полевые работы. Прямо перед глазами с востока к котловине примыкал лог, поросший красноватым тальником. На севере виднелась лощина, отмеченная посредине чередой лиственниц, узкая полоска которых изгибалась, словно грива у норовистого рысака. А на юго-западе сквозь туманную дымку и густые заросли ивняка проступали кочковатые берега крутого оврага.

Если человек побывал когда-нибудь в этих местах, он наверняка не преминул окрестить и самую котловину и каждую из примыкающих к ней падей, одну назвав Еловой, другую Каменной, третью Лисичкиной или как-нибудь еще в этом роде.

Открывающиеся отсюда склоны радовали глаз разнообразием растительности. На обрывистых взгорках, мысом нависших над долиной, гордо возвышались могучие лиственницы, под ними полосами ярусов расположились осины и березы, потом заросли тальника и боярышника, а еще ниже ивняк и кудрявый багульник перемежались стайками нежных березок, словно удивившихся чему-то и замерзших на бегу.

На дне ложбины глаз угадывал скрытые под снежным покровом озера и водоемы, обрамленные бахромой кустов.

Да, видно, здесь давно, а может, и никогда не ступала нога человека. Иначе остались бы хоть какие-нибудь следы. Безлюдный край, чутко прислушивающийся и настороженно застывший в ожидании, — придет человек и увидит, как красиво вокруг. Даже сейчас красиво, а как должно быть здесь летом! И вся эта красота пропадает впустую. Некому ею любоваться.

Время, наверно, уже приближалось к полудню. Тогойкин прикинул в уме пройденное расстояние, и получилось не больно-то много — километров пять, от силы шесть. В час по полтора километра! Ну и темпы! Эх, были бы лыжи!..

Тогойкин снова хотел отбросить эту несбыточную, а потому и никчемную мечту, но не так-то легко было от нее отвязаться.

Он проголодался, устал. Надо возвращаться, хотя и стыдно будет объявить людям, что за целый день он прошел всего пять километров. И все-таки надо идти!

Тогойкин уже не надеялся увидеть здесь следы людей, услышать голос человека, скрип полозьев, топот копыт. Нет, на это он не надеялся. Но тем не менее он решил пройти еще немного вперед и вернуться к своим с другой стороны.

По верху ложбины снег не такой глубокий, всего до половины голенища. Зато под крутыми склонами и на опушках леса наметены большие сугробы. Самая грива, постоянно обдуваемая ветром, покрывается прочным настом, но заветренная сторона обычно так и остается сыпучей, она вся состоит из снежных кристалликов.

Такие вещи Тогойкин знал, конечно, с самого детства.

Потом, когда стал старше, он не то что забыл об этом, но просто не вспоминал. А теперь, попав в затруднительное положение, пришлось вспомнить все эти подробности. Нет, говорят, худа без добра. Но в чем же добрая сторона этой беды, этого худа, в которое они попали? От такого худа добра ждать не приходится.

Сухарей хватит на несколько дней. Если экономить, то можно растянуть дней на пять, ну, максимум на шесть. А дальше что? Даже подумать страшно! И ведь все только об этом думают, хотя никто вслух и не говорит. Сегодня утром Иван Васильевич и Коловоротов съели по одному сухарику и сделали вид, что очень сытно поели и больше не могут.

Только вот один Эдуард Леонтьевич считает, что он тяжелее всех ранен и страдает больше других. Да, разные бывают люди… Ладно, пусть его…

Был бы хоть топор или ружье… Да, ружье. Можно было бы поохотиться. И с топором не пропадешь! Можно отколоть от лиственницы прочную и гибкую мелкослойную сторону и сделать лыжи, ну хоть подобие.

Эх, были бы лыжи!..

Если целый день, с утра до вечера, идти и идти все в одном направлении, — на лыжах, конечно, — то неужели не набредешь на следы человека, на тропки, по которым бродили табуны лошадей или домашние олени?

Неужели до бесконечности простирается этот ослепительно-белый покров снега? Правда, обычно говорят так: юг — значит, до верховьев великой Лены, север — до тундры Ледовитого океана. На тысячи километров простирается бескрайняя тайга. И все-таки, если целый день, не останавливаясь, идти на лыжах, неужели никуда не придешь? К востоку, например, разве не дойдешь до берегов Лены? К западу — разве не выйдешь к реке Вилюй?