Николай Мординов - Беда

— Иди-ка, Николай, пошуруй там палкой, поглубже просунь ее…

Тогойкин сунул кол глубже и только начал помешивать им, как внутри зашевелилось что-то мягкое и будто негромко хрюкнуло. Тогда он еще нажал на кол и сильно крутанул им. Тут раздался жуткий рев и началась такая возня, что зашевелилась, казалось, сама берлога и задрожали вблизи молодые лиственницы…

Тогойкин в ужасе выдернул кол. Из дыры высунулась мохнатая лапа с мощными кривыми когтями, и последовал удар такой силы, что с края дыры отлетел кусок земли. Затем с глухим звуком: «Х-хук!» — влетел в берлогу закуржавелый пучок сена, закрывавший вход, и оттуда повалил густой пар. Следом устремились туда и жерди, но тотчас застряли.

Тогойкин только сейчас осознал, что стал участником опасной схватки человека со зверем, но было уже поздно раздумывать и отговаривать старого охотника. Николай схватил топор и, подняв его над головой, наклонился над входом в берлогу. И вдруг раздался выстрел. В клубящемся из берлоги пару показалась и исчезла косматая голова. Старик перезарядил дымящееся ружье и прислушался.

В глубине берлоги слышалось приглушенное постукивание и прерывистое дыхание. Вскоре все затихло. Поболтав в берлоге жердью, старик передал Тогойкину ружье, а сам направился к оленям.

Тогойкин стоял с ружьем наготове и не сводил глаз с берлоги. Была мертвая тишина. Все слабее клубился из берлоги теплый пар, ударяло в нос тяжелым запахом сырости и гнили.

Старик вернулся с длинной веревкой. Он отрубил от кола короткий кусок, вытянул из берлоги жердь и отбросил ее в сторону, а сам с палкой, волоча за собой веревку, стал вползать в берлогу.

— Отец!.. — робко позвал его Тогойкин, чувствуя, как по спине побежали мурашки.

Но старик, даже не оглянувшись, исчез в берлоге. И сразу же послышалась возня. Конец веревки, оставленный им на снегу, вздрагивал и извивался. А потом, тяжело отдуваясь, старик выполз задом и, поплевав на ладони, схватился за веревку:

— Ну, сынок, давай тянуть.

Медленно подаваясь назад, они вытянули медведя наружу.

Старик присел и не спеша раскурил трубку.

Пуля угодила медведю в самую середину лба. Из раны стекала струя густой крови. В пасти у медведя, заложенная за клыки торчала палка с привязанной к ней веревкой. За нее-то они и вытянули зверя.

Каким же умелым человеком оказался этот старик! А он, Николай Тогойкин, даже не заметил, когда высунулся медведь, только выстрел услышал.

— Ну вот, удачно мы с тобой, сынок, поохотились! — серьезно сказал старый Иван. — Ты сто́ящий человек, мужественный, хороший друг!

— Я-то при чем? — удивился Тогойкин.

— Как это при чем? Ты и в окошке смело шуровал. И топор схватил быстро и ловко! Трусливый компаньон хуже всего… — старик постучал трубкой по жерди, выколачивая пепел.

Нет, он не насмехался над Николаем. Вид у него был довольный и серьезный.

— Ну, сынок, надо будет нам его раздеть и освежевать.

— Нет!.. Мы опоздаем, надо скорее ехать.

— Ты взял бы его доху, это твоя доля.

— Не надо мне никакой доли… Поедем скорее!

— Погоди-ка, что же делать-то? А если бы мы с тобой так договорились? — Старик смущенно заулыбался, выдвигая нижнюю челюсть, и встал на ноги. — Если, например, ты бы подался к своим, а я бы остался здесь?..

— Зачем?

— Да вот устроил бы как следует нашу добычу, а там бы прямиком пошел домой… Попутно заглянул бы в то местечко, где в старину стояла наша охотничья хижина. И еще бы своими глазами поглядел на те две лиственницы, что на озере Островном… Может, и правда были мы темными людьми, и в этом была вся наша погибель. Дожив до сего дня, я бы хоть теперь понял, как и отчего все это тогда получилось. Что ты на это скажешь, Николай?

А почему бы и в самом деле не сделать так, как предлагает старик? Пусть хоть к концу жизни он освободится от сетей суеверия, угнетавших его честное и храброе сердце. Пусть, наконец, он почувствует себя настоящим хозяином своей судьбы. Но что же получается? Сначала он, Николай, вместе со стариком отрывается от людей, затем он оставляет старого человека одного в зимней тайге.

— Ну как, сынок?

— Нет, это неудобно. Ты, может быть… — Николай осекся. Он хотел сказать: «Ты, может быть, не сможешь один одолеть этот путь». — Ты, может быть, сделаешь это потом. Как же ты на полдороге бросишь людей, не доведешь их до колхоза?

— И-и, а Прокопий-то на что? Тут я совсем не нужен!

— Нет, Иван Дмитриевич. Будет гораздо лучше, если ты сам, лично, доставишь всех нас. Ведь непременно спросят: «А где же ваш старый проводник, которого мы послали спасать вас?»

— Кто спросит?

— Ну, хотя бы из райкома или райсовета. Что же мы тогда с Тимофеем Ивановичем ответим.

— Вы, конечно, люди партии, — задумчиво проговорил старик. — Вам могут сказать: «Найдите скорей того старика и — шабаш!» — Старик что-то еще шептал, опустив голову, но вдруг выпрямился и уже не так грустно добавил: — Ну, тогда не надо. Зачем же ставить своих ребят в неудобное положение…

— А вы с Прокопием потом специально приедете сюда.

— Ладно, верно! — согласился старик. — Мы повезем его, однако, с собой? — Но, тут же почувствовав, что Тогойкин не одобряет его плана, тихо добавил: — Или будет нехорошо везти его с людьми? Ну, тогда выпустим из него тепло. Укажу Прокопию место, а сам непременно побываю потом на озере. Нужно мне…

«Выпуск тепла» состоял в том, что медведю вскрыли брюшину, а затем завалили его ветвями и хворостом.

На обратном пути Тогойкин опять встал на лыжи и привязал себя веревкой к нартам. Они быстро доехали до Длинного увала и отпустили оленей пастись. А когда запылал костер и с ближайших деревьев закапали прозрачные капельки растаявшего снега, к ним подъехали остальные.

— Ну как, отец? — Прокопий соскочил с нарт.

— Тише! Есть… — шепнул отец, выразительно подмигнув.

— Мы слишком часто останавливаемся! — послышалось с задних нарт недовольное брюзжание Фокина. — Эдак мы никогда не доедем…

— Что он говорит? — поинтересовался Иван.

— Он говорит, что слишком часто останавливаемся.

Старик зашептал на ухо Тогойкину:

— Это у вас главный, да? Тогда, сынок, ты потихоньку поговорил бы с ним. Может, он отпустит меня…

— Нет, что ты, друг! Мы же с тобой решили.

— Ну ладно, пусть будет так… Давайте котелки!

Скоро над огнем уже висело множество котелков со снегом.

— Пять минут плетемся, по часу стоим, — слышался негодующий голос Фокина.

— Тише едешь — дальше будешь, Эдуард Леонтьевич! — весело откликнулся Лука Лукич и с такой радостной улыбкой подбежал к Фокину, словно услыхал от него какую-то добрую новость.

Тогойкин пошел к Иванову и стал ему тихо рассказывать о том, как неправдоподобно легко, просто и быстро старик победил медведя. А у соседней нарты, где лежал и слабо стонал Калмыков, суетились Анна Алексеевна и обе девушки.