Николай Мординов - Весенняя пора

— Ну и спишь же ты! А тут дела!.. Сегодня ночью удрали к бандитам Никуша Сыгаев и Михаил Судов с женами, потом Захар Афанасьев и еще другие буржуи. Сейчас идет заседание волревкома и бюро, — добавил он, затем, помолчав немного, встал и слегка приоткрыл дверь.

— Итак, — послышался оттуда зычный голос Афанаса, — немедленно вызываем всех коммунистов, оставляем в наслегах только председателей и секретарей ревкомов. Открываем запись добровольцев, проводим по улусу сбор оружия всех видов и создаем местный красный отряд. Кроме того, необходимо сегодня же арестовать жен бандитских главарей…

— Надо бы и других родственников! — донесся голос Семена Трынкина.

— Нет, пока достаточно жен… Егора Ивановича посылаем в Талбу…

— Я ведь не знаю, кто из них где нынче зимует, — послышался спокойный голос Сюбялирова. — А надо действовать точно и быстро, чтобы в одну ночь управиться.

— Возьмешь с собой комсомольца из Талбы Никиту Ляглярина. Но это не все. Арестованных сдашь в Талбинский ревком, а сам с Семеном Трынкиным и Кадякиным на двадцати лошадях — десять отсюда возьмешь, а десять придется мобилизовать в Талбе — срочно проедешь…

— В Быструю? — подсказал Трынкин.

— Да. Там застряло около сорока охотчан… Они совсем измучились, и мы должны их выручить… Закрой, Кадякин, дверь… Я думаю…

Кадякин прихлопнул дверь, и речь Афанаса превратилась в неразборчивое гудение.

Вскоре заседание окончилось. Толкаясь в дверях, из комнаты поспешно выходили люди.

Афанас и Сюбялиров подошли к Никите. При виде Афанаса у Никиты вдруг снова подступили к горлу слезы.

— Ты поел? — спросил Егор Иванович. — А то нам сейчас ехать.

— Я спал! — сердито бросил Никита Сюбялирову и, по-мальчишески втянув носом воздух, проговорил: — Афанас… Эрдэлира бандиты…

— Знаю, дорогой, — с болью сказал Афанас и обнял Никиту. — Не плачь. Если они будут убивать наших, а мы только слезы проливать, этак скоро они совсем нас уничтожат. Не плакать надо, а побеждать врагов… Ты же комсомолец. Смотри вот, какой Кадякин бравый…

Кадякин, желая оправдать похвалу, мгновенно вытянулся, едва не выронив при этом берданку. Уже выходя на улицу, Афанас крикнул:

— До свидания, Егор Иванович! Пока, ребята!

Никита с Кадякиным пошли к Сюбялирову.

Оказалось, что позавчера ночью пришло распоряжение от губревкома: срочно выручить остатки Охотского гарнизона — добравшийся до Быстрой отряд из сорока полуобмороженных и падающих от изнурения людей. Афанас Матвеев и еще несколько коммунистов тотчас же разъехались по наслегам, чтобы добыть лошадей и собрать продукты для охотчан. Как раз в это время и активизировались бандиты.

В полночь Никита на сытом и отдохнувшем Уланчике вернулся в свой наслег вместе с небольшим отрядом Сюбялирова. Они вели за собой десять свободных коней. За спиной у Никиты висело охотничье ружье. Кроме заряда в стволе, в кармане у него позвякивали пять патронов с самодельными пулями.

В ревкоме толпился народ. Эрдэлир, причесанный, одетый в старенькую чистую рубаху, лежал в гробу со скрещенными на груди руками. По обе стороны сидели притихшие Агафья и Майыс. Когда к гробу тихо приблизились вооруженные люди, Майыс вздрогнула, вскочила и окинула пришедших непонимающим взглядом.

— Майыс… — прошептал Никита.

— Никита!.. А эти?

— Красные. Отряд товарища Сюбялирова, — сказал Никита довольно громко и кивнул на Егора.

— Опоздали вы, красные отряды! — с укором проговорил Тохорон. — Вот…

— Жил он, глядя ясными своими очами вперед, а гад к нему сзади подполз… — всхлипнул Найын.

— Эх, надо было мне… — сказал Иван Малый. — Просил я его, чтобы меня послал. «Нет, говорит, я старший в ревкоме, первым мне и отвечать». Вот и…

— Что же, товарищи! — почти закричал Никита, прервав Ивана Малого. — Они будут убивать наших лучших людей, а мы — плакать?! Разве пожалеют они нас?! Нет, не плакать нам надо, а побеждать врагов! — и он обвел притихших людей заблестевшими глазами. — Мы не будем подползать к ним сзади, как они. Мы будем расстреливать их прямо в подлые их лбы…

— Иди-ка скорее, Никита, домой, — тревожно заметил Егордан, подергав сына за ружье. — Мать и так вчера весь день по тебе проплакала…

При этих словах Никита почувствовал вдруг страшную усталость и мелкую дрожь в коленях.

— Это кто? — шепотом спросил у него Семен Трынкин, кивнув в сторону Егордана.

— Отец мой…

— Вот что, отец, — твердо обратился Семен к Егордану, — сегодня твоего сына-комсомольца партия ленинских коммунистов мобилизовала.

— На сколько… дней?

— На столько дней, месяцев и годов, сколько потребуется, чтобы поймать нам последнего врага советской власти, — сказал Сюбялиров, до этого о чем-то тихо разговаривавший в стороне с Майыс. — До последнего врага, товарищ! — повторил он, убедительно подняв указательный палец. И, снова обернувшись к Майыс, добавил: — Хорошо, я согласен.

— Я ему отомщу… — выдохнула Майыс.

Поручив местным ревкомовцам приготовить к рассвету десять хороших лошадей, Сюбялиров со своим отрядом двинулся по наслегу.

Они подъезжали к очередной избе, долго стучались, а когда их впускали, Егор, поздоровавшись, официальным тоном называл имя и фамилию заложницы, предлагал ей немедленно встать, одеться потеплее и ехать с ним.

Начали с Веселовых. Пока бледная, болезненная, костлявая Анфиса, жена Луки Губастого, покорно одевалась, а Ирина хлопотала у самовара «для дорогих гостей», Никита что-то сказал Егору. Федор Веселов тотчас узнал Никиту по голосу и возликовал.

— Никита, дорогой мой! — закричал он, внезапно прервав свои страшные стоны, которыми он оглашал избу еще с того момента, как услышал собачий лай во дворе.

Старик поспешно оделся, ощупью подошел к Никите, взял его за плечо, осторожно потянул к себе, усаживая рядом, и зашептал на ухо:

— Милый, я тебя еще маленького очень любил… Любил больше, чем своего сына, родившегося в мой несчастливый час. Все думал подарить тебе Уланчика. Как знать, может, мы и породнимся с тобой, станешь зятем. Заступись ты за меня, если что. Да и Анфису пожалей, побереги ее там…

— Любил ты меня, Федор, крепко, это я помню и никогда не забуду! — гневно воскликнул Никита и вместе с другими поспешно вышел из избы.

Чернобровая и дородная Анастасия, жена Павла Семенова, встретила их с негодованием. Чем же она виновата? Если Павел пошел против власти, так с него и спрашивайте! Он с ней своими мыслями никогда не делился. Она думала, что он престо уехал в Нагыл. Ее дело — коровы, а что белые, что красные — ей все равно.

— Ах он, такой-сякой! — загремела старуха Мавра. — Да это же все он, он, сатана Губастый! Он один виноват. Вот Никита, сын нашего давнишнего друга Егордана, знает, что мой Павел самый смирный и самый темный человек. Неграмотный ведь… Если он и ушел с Лукой, так по глупости: верно, не знал, что идет против советской власти. Он ее, советскую власть, сильно хвалил, вот Никита знает… Мы Никиту всегда любили. Какой был красивый и умный ребенок! Один на всю Талбу такой… Ах он, такой-сякой! — И уж вслед уходящим Мавра крикнула: — Слышь, Никита, ты помоги Анастасии, а мы здесь твоим будем помогать…