Николай Мординов - Весенняя пора

Какой она была неожиданной и озаряющей! В темном углу, под божницей, у Боллорутты прилеплены были две картинки: одна изображала старуху-смерть с косою в руках, на другой сидел «болезненно худощавый человек с бородкой». Боллорутта частенько подходил к картинкам со свечою в руках и бормотал: «Так и не знаю, что за господин… Чинов на нем никаких незаметно. Видать, просто болеет. Барыня-то скоро, видать, взмахнет над ним своей косой…» Никитка тоже вслед за стариком подошел со свечой к картинке, разобрал подпись: «Н. А. Некрасов», и с трудом, «переходя от буквы к букве, от слога к слогу», осилил строки стихотворения:

Скупой Боллорутта заставил погасить оплывшую свечу, но в душе мальчика уже засиял ответный огонь.

«Так бывает, — пишет автор, — когда идешь в зимнюю стужу, замерзший и голодный, по незнакомой лесной тропке — и вдруг неожиданно возникает перед тобой приветливый сноп искр из трубы теплого жилья, одиноко стоящего на опушке.

Так бывало в раннем детстве осенним темным вечером. Ты давно уже сидишь в юрте и тихо плачешь, потом, утомленный, начинаешь засыпать, прислонившись к столу. И вот неожиданно открывается дверь, и ласковый голос, матери зовет тебя…»

Мальчик по-своему думает о Некрасове:

«Сколько лет он уже сидит в этой мрачной избе и учит сеять добро! Нет, глуха и слепа эта изба к его призывам. Здесь знают одно: не уйти от барыни с косой. А вот ушел же он!»

Некрасов умер, но он бессмертен. Так же, как бессмертен гений Пушкина. Школьник Никитка Ляглярин едва успел постигнуть простую грамоту, но в нем уже совершается многосложный процесс приобщения к богатствам культуры. Великого Пушкина он открывает для себя в тот самый навсегда запавший в сердце миг, когда услышал в переводе на родной язык строки поэта, обращенные к ссыльным декабристам: «Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье…» И пылкий ответ Одоевского: «Мечи скуем мы из цепей…»

Переводы на якутский язык тогда, на изначальном этапе этого большого дела, творились руками талантливых одиночек, чуть ли не самоучек. Но движение уже началось, хотя и было еще подспудным, подобно вешним ручейкам, слабо журчавшим под неподвижными толщами снегов.

Так в душе нашего героя слились в единый стройный хор голос родного Василия Манчары, голоса бессмертных поэтов Пушкина и Некрасова и живые, бодрые голоса ссыльных русских, «сударских», живших бок о бок с якутами.

Первые главы романа «Весенняя пора», посвященные маленькому Никите Ляглярину, отражают подлинную историю детства и отрочества автора, — об этом свидетельствует сам Николай Егорович Мординов. Мы, стало быть, имеем возможность проследить, как в будущем писателе зарождалось, росло и крепло художническое восприятие мира.

К певучим, насыщенным мудрой поэзией, сказкам и песням бабушки Дарьи, встреча с которой была, конечно, самым светлым счастьем в детстве автора, нам придется прибавить еще удивительные «представления» Дмитрия Эрдэлира, родившегося самобытным актером, и великую науку «чтения тайги» или «царства доброго Баяная», науку, которую мальчик воспринимал от своего неудачливого, но неизменно доброго отца. Обучение тонкостям охотничьего промысла насыщено высокой, хочется сказать, языческой поэзией. «По-язычески» звучат и яркие рассказы старика Боллорутты: в редкие добрые часы Василий говорит о лесных зверях с неподдельной любовью, приписывая им почти что человеческие чувства и понятия.

Так, начиная с самых ранних детских лет, Николай Мординов неосознанно, но неутомимо приникал к чистому, могучему роднику народной поэзии. Об этом великом источнике он потом замечательно скажет в романе «Весенняя пора»:

«Такое богатство не только не убывает, а становится тем краше и драгоценнее, чем больше народу им пользуется».

Да, Николай Мординов, как многие национальные писатели нашей страны, как и русские писатели разных времен, вышел целиком из недр богатейшей, создаваемой веками устной народной поэзии, которую Максим Горький называл «матерью литературы письменной».

Но у Мординова, одного из крупных деятелей якутской советской литературы, необходимо отметить одну особенность. Творческие биографии многих советских писателей, вошедших в литературу в первое десятилетие революции, обычно начинались с повествования о пережитом: события невиданной яркости, еще не успевшие отойти в прошлое, сами просились на бумагу и выливались в строки первой, не очень, может быть, умелой, но почти всегда самой любимой и заветной книги будущего мастера литературы. Иначе сложилась творческая биография Мординова. Накопив в детские и юношеские годы множество наблюдений, он исподволь оценивал и переоценивал их и уже много лет спустя вложил богатейший опыт жизни в роман, который стал «главной книгой» в его писательской судьбе, и в то же время основополагающим произведением якутской литературы.

Не следует, однако, предполагать, что до опубликования романа. «Весенняя пора» Мординов был «молчальником», — нет, он работал у себя на родине широко и целеустремленно, как строитель новой жизни и как литератор. Сборники его стихов и поэм появляются в свет, начиная с 1934 года, пьесы Мординова прочно входят в репертуар якутского театра, литературоведческие статьи печатаются в газетах и первых литературных журналах Якутии. Наконец, из-под пера его выходят и прозаические опыты: повести, рассказы, новеллы. Именно в прозе Мординов проявляется, как писатель-психолог, умеющий с тонким пониманием воссоздавать человеческие характеры.

Вместе с тем обязательно нужно отметить непримиримую стойкость его мировоззрения. Опыт тяжкой жизни оставил слишком глубокий след, чтобы когда-нибудь и хоть в чем-нибудь он мог отступать от своей твердой, классово четкой позиции передового советского человека.

Зрелым мастером, уже занявшим прочное место в якутской литературе, Н. Мординов подошел к первым страницам своей «главной книги». В изначальном виде произведение это не было еще романом, а скорее очерками, воспоминаниями, зарисовками. Сквозь явно огрубленную подстрочником словесную ткань все-таки можно было увидеть глубоко талантливую сущность книги, пока что, к сожалению, ограниченной узкими рамками жизни одного глухого улуса. Произошел жаркий спор с автором.

«Я пишу только о том, что видел, я только правду пишу», — несговорчиво повторял тогда Н. Мординов. И нужно было, чтобы прошли годы раздумий, споров с самим собою, трудной работы над книгой, прежде чем писатель понял великую разницу между правдой частного факта и большой художественной правдой социального обобщения.