Михаил Зуев-Ордынец - Песни над рекой

— Цифра почетная, — растерянно ответил Шералиев и глянул на пиалу с компотом.

— А вы пейте компот. Сладкое — ваша слабость, знаю, — улыбнулся капитан. И добавил тихо: — Непонятный, знаете, случай.

— Непонятно вот что, — нервно поправил портупею младший лейтенант. — Атаев рассказывал улучамларские новости комсомольцам. Хорошо! А они неужели не спросили его: откуда у вас эти новости, достопочтенный товарищ мираб, из какого источника?

Кормилицын долго тушил в пепельнице докуренную папиросу.

— Давайте разберемся, — откинулся он на стуле и сцепил за его спинкой руки. — Разве вы слышали от меня, что Дурсун Атаев передал вести из-за границы комсомольцам? Я этого не говорил. Дурсун не из тех, кто разносит новости по колхозным чайханам и парикмахерским. Атаев бобыль, значит, человек неразговорчивый. Охотно он разговаривает только со своим Кара-Кушем. Эх, мать честная, до чего же хорош конь! Морда сухая, грудь просторная, прелесть! — поцокал капитан языком. — А новости улучамларские он передал во дворе мечети, после пятничного намаза, двум почетным колхозным аксакалам: бригадиру Мурату Муратову и конюху Билялу Гиргенову. Почему и те не спросили, откуда новости? Видите ли… Надо знать наш пограничный народ. В таких случаях они будут молча кивать головами, утюжить ладонями бороды, вздыхать или шептать имя аллаха, но…

— Товарищ капитан! — воскликнул Шералиев, умоляюще приложив руки к груди. — Что же это получается, товарищ капитан? Комсомольцам Атаев не решился передать свои подозрительные новости, а нашим уважаемым аксакалам доверил?

Капитан расцепил руки, положил на стол и помолчал. Видно было, что он недоволен чем-то.

— В служебном разговоре старшего по званию не перебивают. Вас учили этому в офицерской школе, младший лейтенант? — негромко спросил начальник заставы. — Итак… будут вздыхать, шептать имя аллаха, но вопрос какой-нибудь щекотливый или неосторожный не зададут. Зачем пугать перепелку? Но, не теряя ни минуты, они передали эти подозрительные новости комсомольцам, а комсомольцы часто бывают на заставе, да и вы к ним заглядываете чуть не каждый вечер. Такие вот дела… А теперь давайте подумаем, что же нам в данном случае предпринять. Слушаю вас, младший лейтенант.

— Дополнительные наряды?.. Тревожная группа?.. — неуверенно, как ученик, неожиданно вызванный к доске, поглядел Шералиев на Кормилмцына.

И видя, что тот морщится, замолчал виновато.

— Сделаем мы вот что! — капитан слегка ударил по столу ладонью. — Пусть последят за ним колхозные комсомольцы. У ребят попросим помощи. Выберите парней и девчат порасторопнее, потолковее, а главное — не болтливых. Вводные по задаче такие: следить не только за самим Дурсуном, но и за его домом, садом, сараем, конюшней, курятником. Чтобы собака с его двора не выбежала незамеченной, птица не вылетела из его сада. Но осторожно, очень осторожно! — значительно поднял палец капитан и даже погрозил. — Повторяю: очень осторожно! Вы, конечно, понимаете, для чего нужно это «очень осторожно»?

— Понимаю, товарищ капитан, — тихо, совсем не по-военному ответил младший лейтенант. — Зачем пугать перепелку? Но я думал, что осторожность нужна и по другим причинам.

— Именно?

— Поспешишь, примешь друга за врага. Разве это хорошо? Может быть, он с нами… А мы его оскорбить можем…

Кормилицын снова поморщился, но в глазах его была теплая улыбка. Это у начальника заставы бывало нередко: поперек переносицы морщина, брови насуплены, а в глазах хороший, умный смешок.

— Я полагал, что разговор у нас оперативный идет. О выполнении боевого задания. Однако согласен. Учитывайте и эту, правовую сторону, как сказал бы наш друг прокурор.

— Разрешите выполнять? — быстро поднялся со стула Шералиев.

— Вы, что же, сейчас сразу в колхоз? — спросил недовольно капитан. — Обычно вы бываете там по вечерам. А все должно быть как обычно, лейтенант.

— Я понимаю, товарищ капитан. Но сегодня ребята ждут меня после обеда. У нас сегодня интересное мероприятие намечается. Змей будем глушить! До черта развелось по берегам арыков. Корову и жеребенка ужалили.

— Змей глушить? — сделал капитан большие глаза и расхохотался. — Вот это мероприятие! Тогда не задерживаю. Выполняйте.

Шералиев ушел. А капитан открыл дверь в столовую и крикнул:

— Товарищ Силантьев, угостите квасом похолоднее!..

…Давно уже перестал шипеть и пениться знаменитый силантьевский квас «с изюминкой», а начальник заставы, забыв о нем, шагал по веранде с руками за спиной и упорно думал об одном и том же: «Значит, есть в границе «дыра». Кто-то осторожный и опытный приходит, конечно, ночью в спящий колхоз, где его ждут, где для него оставлена незапертой дверь. А чья дверь?..»

Мысли капитана повернули в другую сторону.

«Может быть, он с нами, а мы его оскорбить хотим, — вспомнил он взволнованные слова Шералиева. Ты прав, младший лейтенант! С человеческой стороны прав! Может быть, нелепая случайность, а под подозрением доброе имя хорошего человека, орденоносца, передового колхозника… А если все же он?.. И не распутай мы каждую петельку, будет он бить нам в спину. Бить, бить, бить!»

Печальные звуки горна, трубившего поверку, вывели капитана из задумчивости. Он поднял глаза на окружавший его мир. Горы, обступившие колхоз, потемнели, придвинулись. Их густая черно-сиреневая тень укрыла дома колхозников. Раздвинув осторожно занавески, порхнул на веранду вечерний ветерок со стороны колхозных садов, будто пролилась оттуда по горячему, сухому воздуху прохладная струя, с запахом зелени, цветов, меда. Но вот захлопал звонко в ладоши дизель, и разом вспыхнули огни в домах и на улицах колхоза. А вслед за огнями вспыхнули и звуки: кто-то пропел высоким голосом страстную мольбу о любви, где-то звонко засмеялись девушки, плеснула, как кипятком, криками спорщиков чайхана, и все покрыл нечеловечески оглушительный бас радиодинамика, объявившего московский концерт.

Капитан остановился в углу веранды. Перегнувшись через перила, он посмотрел вниз, на чужой берег. Там было темно, как в бездне, и так же безлюдно. Не слышно было даже собачьего лая, будто лежала за рекой страна, никем еще не заселенная, пустая и бесплодная, как первобытный материк.

В этой притаившейся тишине и тьме была угрюмая враждебность.

Когда над головой человека мирно шелестит листвой большое дерево, душу наполняют тишина и покой. Шералиев сидел в садике заставы, в густой тени могучего карагача, но в душе вместо тишины и покоя были смятение, виноватость и стыд.

Прошло уже пять дней после разговора на веранде столовой, а ничего нового не узнали колхозные комсомольцы о Дурсуне Атаеве. Мираб аккуратно, как делал он это каждый день, выходил на работу, подправлял арыки, чинил плотины и поздно вечером возвращался домой. Пока не стемнеет окончательно, делал проминку своему Кара-Кушу, но только на широком дворе, никуда не выезжая. В пятницу мираб был в мечети, но никаких подозрительных разговоров ни с кем не вел. И сегодня, как и вчера, и позавчера, младшему лейтенанту нечего сообщить начальнику заставы.