Михаил Зуев-Ордынец - Песни над рекой

Кравченко остановился и стал тереть ладонью затылок.

— Удивит нас сержант Волков, вот увидите, удивит! — он посмотрел на ладонь, грязную от набившейся в голову пыли. — Атаев работает, никаких сомнений!

— Ты полегче, старший лейтенант, — сказал капитан, аккуратно ровняя ладонями стопку актов.

— Что полегче? — грубовато крикнул Кравченко. — Не огород с картошкой охраняем — государственную границу! А у нас все полегче да полегче!

— Я говорю, топай полегче: стол трясешь и половицы продавить можешь. Знаешь ведь свой вес, — капитан положил перед собой новый акт, но в дверь постучали, и он крикнул:

— Да-да, можно! Входите, сержант!

Дверь медленно, нерешительно открылась — и вошел Дурсун Атаев. Он молча от порога поклонился, приложив руку к сердцу и к тюбетейке на бритой голове.

У мираба было обычное для этих мест худощавое, ничем особенно не примечательное лицо, с большим и по-орлиному горбатым носом. Только излишняя резкость морщин на лбу и на впалых щеках придавала его лицу жесткую суровость. Такой и родного сына не приласкает. В левой руке Атаев держал вязку темно-красного стручкового перца. Было что-то домашнее в этой вязке, очень далекое от тревожных мыслей, занимавших головы офицеров. Мысли об ароматной сорпе или сочном шашлыке вызывала эта вязка перца.

Дурсун пошел было от порога к кабинету, но под столом дежурного сержанта раздалось свирепое рычанье — и на середину комнаты вылетела Мушка. Ее нога на протезе подвернулась, она упала набок, но тотчас вскочила и рванулась к Атаеву с удушливым, злобным рычаньем. Шерсть на загривке и вдоль хребта встала дыбом. Дежурный успел схватить ее за ошейник, а Кравченко сердито крикнул ему:

— Выведи на улицу и привяжи! Развели собак, порядочному человеку и войти нельзя!

Сержант потащил упиравшуюся собаку к дверям, и никто не заметил, что Кравченко успел быстро шепнуть ему что-то. Затем он приветливо улыбнулся колхознику:

— Испугался, Дурсун?

— Зачем испугался? Нет, не испугался, — спокойно ответил колхозник.

Шералиев заметил, что на задыхавшуюся от ярости собаку Атаев смотрел скорее с удивлением, чем с испугом.

Увидев вышедшего из кабинета начальника, колхозник пошел навстречу и, здороваясь, протянул, не сгибая, руку, будто помогал капитану прыгнуть через арык. Кормилицын почтительно пожал руку знатного колхозника, и Шералиев ждал, что сейчас начнется у них вежливый, но беспредметный разговор о погоде, о всходах хлопчатника и о том, что дни стоят небывало жаркие, значит надо рано ждать летнего паводка с гор. Но колхозник сразу после рукопожатия сказал:

— Начальник-жан, большой просьба тебе будет.

— Говорите, товарищ Атаев.

— Клевер дай. Много клевер нужно.

— А собственно говоря, зачем вам клевер? Мало в колхозе ячменя и сена?

— Ячмень-сено пускай колхозный ишак кушает. Кара-Кушу витамин нужно. Вай, какой конь!

— Конь у вас замечательный, азартных кровей! — заблестели глаза капитана.

— На высший норма работает! — утопил Дурсун глаза в счастливом смехе.

— Ну, если на высшую норму работает, придется дать ему клевера, — засмеялся и капитан, а за ним засмеялись и Кравченко и дежурный сержант.

Не смеялся Шералиев. Он как-то не мог войти в игру и сейчас не мог понять, что значит этот разговор — два страстных конника говорят о замечательной лошади или началась уже опасная игра с осторожных ходов, с прощупывания противника?

— Соседу как не помочь! — медленно разгладил усы капитан и сразу стал этаким радушным, щедрым хозяином. — Вместе границу стережем. Верно, товарищ Атаев?

Колхозник посмотрел на капитана быстрым, внимательным взглядом, но не ответил. А горлом его прошла судорога, будто он с трудом глотал что-то и не мог проглотить.

— А по-моему, тут и спрашивать незачем! Дурсун рука об руку с нами границу стережет! — горячо задышал в затылок Шералиеву стоявший сзади Кравченко. — Это уж крепко, будь здоров на пасху!

Колхозник по-прежнему молчал. Руки его беспокойно шарили по темно-синему забрызганному арычной грязью халату, будто он торопливо искал что-то за поясом или за пазухой. И вскидывал при этом на офицеров чего-то ждавшие и убегавшие куда-то глаза.

— Пять вязанок хватит? — тепло спросил капитан. — Вы не стесняйтесь, если нужно, мы и больше найдем.

— Хватит, начальник-жан. Записка дашь?

— Зачем записка? Хватит моего слова.

— Верно. Аллах один и правильное слово одно. Отца за вас отдам, — поклонился Атаев и торопливо вышел.

— В семь потов вогнал, чтоб ему ежа поцеловать! — воскликнул Кравченко. — Напористо работает! Видали, какие ходы делает? Сам в лапы лезет, клевер ему понадобился, «Кара-Кушу витамины нужны»! А под носом у нас небось…

— Подожди раньше времени выводы делать, — с легким неудовольствием остановил его начальник заставы. — Куда ты Волкова запрятал? Я видел, как ты шепнул дежурному.

— Здесь, в дежурке, — ответил Кравченко. — Дежурный! Позовите Волкова.

Румяный, как девушка, сержант Волков доложил, что он стоял с напарником скрыто в кустах. Оттуда они заметили, как на гору Сарыбаш стал подниматься человек. Хотя пограничники знали, что высота с отметкой 316,9, а по-местному Сарыбаш, отведена комендатурой колхозу для заготовки топлива, все же они нет-нет, а наводили бинокли в ту сторону. Ведь Сарыбаш всего в сотне-другой метров от контрольно-следовой полосы. А переход ее расценивается как нарушение государственной границы, хотя, собственно, граница проходила по тальвегу реки.

Человек на Сарыбаше принялся рубить хворост. Работал он спокойно, не спеша и через полчаса, примерно, исчез. Пограничники решили, что он, нагрузившись топливом, ушел обратно в колхоз, и перестали вести наблюдение за высоткой. И лишь случайный взгляд Волкова на Сарыбаш снова засек этого человека в тот момент, когда, высунувшись из кустов, он поднял высоко над головой вязку стручкового перца.

— Вязку перца? — сиплым шепотом спросил Кравченко. — Не ошибаешься, сержант?

— Никак нет, товарищ старший лейтенант, — твердо ответил Волков. — Глаза-то у нас все-таки есть.

— Погоди, ты колхозного мираба Атаева знаешь?

— Конечно, знаю, товарищ старший лейтенант. Всех колхозников знаю. Да он только что отсюда вышел.

— Похож он на того человека на Сарыбаше?

— Не могу сказать. Во-первых, далеко, во-вторых, он лицом к нам ни разу не повернулся.

— А как одет был человек на Сарыбаше?

— Как все они одеваются: на голове тюбетейка, потом халат.

— Какой халат? Какого цвета?

— Самого обыкновенного, темно-синего.

Рука Кравченко, лежавшая на столе, сжалась в кулак.

— Ладно, продолжай. Поднял он, значит, над головой вязку перца. Дальше?