Виктор Астафьев - Пермский рассказ

Детство, полное трудных и горьких минут, вспоминалось сейчас как один солнечный день, с голубым, ослепительно чистым небом.

— Мы бы очень хорошо жили, если бы не война, — говорила Анфиса. — Один год по восьми килограммов пришлось на трудодень. Вот как! Не знали, куда ссыпать хлебушко. Война подрезала. И как быстро мы поправляемся! Нас разорили, а мы живо-живо опять справились. Удивительно даже самим. Если бы нас не трогали, у нас бы давно коммунистическое хозяйство было. А то им наломают бока, они опять лезут… Так ведь? — Анфиса посмотрела на Виктора Михайловича. — Правильно деревенская старуха говорит или неправильно? Скажи-ка!

Анна Семеновна не слышала, что ответил муж: в эту минуту она была в его кабинете. Ей вдруг среди разговора захотелось сбросить с себя халат, в котором была с утра, и надеть то платье, которое муж когда-то особенно любил, но она уже не надевала его, считая для себя «слишком молодым».

Переодевшись, Анна Семеновна вернулась смущенная и похорошевшая. С важной осанкой, играя плечами, прошлась мимо сестры и мужа и, с шутливым кокетством склонив голову набок, остановилась перед зеркалом. Какова? Ну-ка, оцените!

Муж, отодвинув «Конструктор», который перед тем собирал вместе с сыном, смотрел на нее, немного недоумевая над ее внезапной причудой и в то же время невольно любуясь неожиданно вернувшейся к ней молодостью и красотой.

— Вот такую люблю! — с чувством проговорила Анфиса, оглядев сестру со всех сторон. — И глазки заиграли, и ножка о ножку бьет. — Помолчав, повернулась к Виктору Михайловичу. — А тебе вот что скажу, уж не пообидься на меня. Не держи ты ее в затворе и на одной домашности! Человек сохнет, когда он один сам с собой. Ей было много дано, государство от нее ждет. Она человек с большим образованием. Я вовсе без грамоты и то пользу хоть махонькую, да приношу. А это что? Парень у вас уж большой.

Анна Семеновна села к столу. Ждала, не поднимая глаз, что скажет муж. Сведет ли на шутку весь разговор или, что тоже возможно, спросит ее, уклоняясь от прямого ответа: «А как ты сама думаешь?» Теперь же ей казалось, что только ради его спокойствия, из-за него она стала сторожем своей квартиры.

Виктор Михайлович держал на коленях сына, смотревшего на мать большими восхищенными глазами. Бросив на жену короткий взгляд, он спросил сына:

— Хочешь, Гера, чтобы мама всегда была такой, как сейчас? Хочешь. Я тоже хочу, и напрасно мама и тетя в нас с тобой сомневаются…

есна была поздняя. Сердитые утренники задерживали таяние снега. Река прибывала медленно — по вершку в сутки. После первой подвижки льда прошла целая неделя, а лед в заторе был по-прежнему крепок и неподвижен. Даже появились свежие дорожки, как осенью, после ледостава.

Наконец-то в начале мая хлынули проливные дожди. В два дня был смыт снег с полей, вздулась Кама и шумно очистилась ото льда. Распустились почки на деревьях, появилась травка на лугах.

В озере проснулась щука и, как говорится, хвостом разбила хлипкий лед. На озере появились рыболовы.

На одном из первых пароходов я направился за добычей в Верхокамье, где и рыбы больше, и удильщиков меньше.

Доехав до места, ранним утром я пришел на озеро. Большое оно, как Шарташ, и рыбное. По берегам густой ольховник, у воды мокрые кочки.

Отыскивая удобный подход, я заметил, что на противоположном, более крутом и чистом берегу кто-то уже машет длинными удилищами.

Не найдя другого удобного места, я подошел к своему собрату по охоте. Сразу даже не понял, старик ли это или старуха. Без шапки сидит, по самые плечи кудрявые волосы, а на лице, ни усов, ни бороды. Одет в длинный домотканый армяк, из-под подола высовываются новенькие лапти-самоделки с красными опушнями, онучи с голубой каемкой. Рядом большая заплечная сумка из лыка — пестерь и берестяной туес.

— Клев на уду! — приветствовал я удильщика.

— Спасибо, друг.

— Клюет ли?

— Не клюет. Погода испорухалась. Да! Сиверко дует, — ответил мне рыболов. А у самого уже полный туес рыбы.

Мы быстро познакомились. Когда же я подарил ему старую газету на курево и несколько мелких фабричных крючков, — у старика были самодельные, — мы и совсем подружились. Звали рыболова Яков Степанович. Жил он в ближней деревне.

— Сколько тебе лет, Яков Степанович? — спросил я.

— Молодой еще. Первый десяток доходит.

— Как это первый десяток?

— На вторую сотню первый десяток.

— Как живешь? Колхоз кормит?

— Сам кормлюсь. Огороды в колхозе караулю да рыбку ловлю.

На его безбородом лице появилась улыбка. Я спросил:

— Почему у тебя бороды нет? Бреешься?

Яков Степанович пощупал свой голый подбородок и ответил:

— А мне ее ни к чему. Я когда молодой был, пареными орехами подбородок шоркал, волосы и вывелись. Да!

Успокоилась напуганная моим приходом рыба и стала изредка поклевывать. Я тоже закинул поодаль от Якова Степановича свои лески.

Тишина. Только недалеко в ольховнике, нет-нет да и зазвенит коровье ботало. Мой новый приятель проворчал что-то себе под нос, поднялся на четвереньки, вытащил из пестеря большой нож — косарь, встал и, хромая на левую ногу, отправился в кусты. «Не корову ли резать?» — подумал я.

Вскоре послышалась возня. Что-то затрещало. На берег вышел Яков Степанович с ножом в одной руке и железным колоколом в другой.

— С коровы срезал, — объяснил он. — Чтобы удить не мешала. Доколоколила буренушка.

Это было первое мое знакомство с Яковом Степановичем. С той поры во время отпуска я каждое лето приезжал к нему в деревню. Мы удили рыбу, мокли под дождем, сохли под солнышком, жили в балаганах, спали у костров, переживали всяческие тревоги и приключения.

И чем только не приходится питаться удильщику на рыбалке! А ведь не верят. У рыбака всегда, дескать, полно рыбы и жареной, и пареной, и свежей, и соленой чуть ли не в сиговом засоле; уха ершовая, окуневая, стерляжья. Но на самом деле и у счастливого удильщика частенько рыбный садок бывает пустым. Недаром народ придумал поговорку: «Чудак рыбак. Рыбу ловит — сам не ест». Пойдут, например, дожди. Сами знаете, что в ненастье рыба не берет. Так вот и сидишь на берегу, ждешь хорошей погоды. Бывает, недели две сидишь, а домой ехать не хочется. Дудки разные, пиканы, дикий чеснок, кислица, ягоды — все тогда идет в пищу рыболову.

Бывает, что и сыт, но как пройти мимо терпкой черной ягоды черемухи? Крупная, как вишня, висит она кистями на ветках и сама напрашивается: «Съешь меня, съешь меня!»