Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы
- Название:Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Современник
- Год:1981
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы краткое содержание
Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Забежав после работы к Васильеву домой, Александр сразу понял, что тот не в духе: сидя у окна, Васильев чинил спецовку, и Александр, покурив и понаблюдав, хотел было уже уходить, но Васильев остановил его.
— Погоди, — пробормотал он, перекусил нитку и стащил с себя неуклюжие очки, делавшие его непривычно добрым и старым. — Вечно ты куда-то несешься. Взгляни на себя, один нос остался.
— Не заедайся, Павлыч. Нет, я уж лучше пойду, да и есть хочу, живот подводит.
— Погоди, говорю, ишь ощетинился. На рыбалку завтра хочешь?
— Нет, некогда.
— Жалко. А я думал на зорьке побродить. Или у тебя другой улов: золотая рыбка, серебряный хвост?
У Александра начинали сжиматься губы — первый признак близившейся вспышки, и Васильев примирительно предложил:
— Закурим?
Взяв кисет, он медленно свернул самокрутку, изредка поглядывая на Александра и посмеиваясь про себя, в то же время обдумывая, как подступиться к довольно щекотливому разговору, о котором его уже несколько раз просила Нина Федоровна, пожалуй, зря он пообещал ей, от этого толку мало бывает.
— Так, значит, решительно отказываешься на рыбалку поехать? — спросил он, лишь бы как-нибудь начать, и Александр, пожевывая мундштук папиросы, засмеялся.
— Все равно из себя не выведешь, хоть ты и дока по этой части.
— Куда нам, — смиренно проговорил Васильев, ощупывая заплату на брюках. — Мы теперь не маленькие, ложку сами ко рту носим, лес самостоятельно возим и даже самостоятельно к бабам бегаем.
Александр смял окурок в тарелке, служившей пепельницей.
— А что, тебя приглашать надо за проводника? — спросил он с некоторой досадой, и Васильев, не ответив, прошелся по комнате; привалившись к книжной полке плечом, Александр ждал.
— Ничего не скажешь — вымахал в полверсты, — сказал Васильев. — А я тебя вот такого знаю, — показал он рукой с метр от пола, — с восьми лет, ты тогда плохо рос, в последнее время подпрыгнул. Помню, как-то осенью приходишь в материнских валенках, под носом красно — морозцы ударили первые. Я на охоту как раз собирался, ружье у порога стояло. Ты меня дедом звал. «Ты куда, — спрашиваешь, — дед?» «На охоту, — говорю, — Сашка». Лет одиннадцать тебе было, я вот в том углу сидел. Не помнишь?
— Нет…
— Взял ты ружье и целишься в меня. «Застрелю тебя, дед», — говоришь. А мне любопытно стало. Ружье заряжено дробью на глухарей. Смеюсь, а сам боюсь шевельнуться. «Ты лучше в окно, — говорю, — ударь». Ты опустил его дулом в пол и спрашиваешь: можно, мол, в окно? «Можно», — говорю. Ты и тарарахнул, все стекла начисто вынес.
— Точно. Было, Павлыч, вспоминается.
— Все от матери тогда прятался, — засмеялся Васильев. — Уж она тебе всыпала, и мне досталось. Да, идет время…
— Идет… А ты все тот же, Павлыч. Сколько я помню, все такой же, не постарел, не помолодел. Как валун каменный. Зима, весна, лето — все одинаковый. Помнишь, ты меня рыбачить учил на Зеленом озере?
— Ты тогда чуть не утонул, шестом тебя подцепил в последний момент.
— Ага… Потом долго болело.
Теперь они сидели друг против друга, Васильев оживился, но Александр чувствовал, что он чего-то недоговаривает. «Волнуется старик, — отметил он про себя. — Неужели в самом деле из-за меня? Далась им Галинка, не ребенок ведь…» Непривычно хмуря лоб, он думал, что пора послать их всех куда подальше, и Васильев, словно почувствовав его состояние, положив ему руку на колено, тотчас убрал.
— Слушай, Сашка…
— Я давно слушаю.
Васильев выдвинул ящик стола, порылся в нем, достал толстый конверт и протянул Александру; стараясь догадаться, тот взвесил его на ладони.
— Дело принимает неожиданный оборот, кажется. Можно вскрывать?
— Сберкнижка… Еще одно чудачество деда, Сашка, вскрывай.
Разорвав толстый, грубый конверт, Александр повертел сберкнижку; он развернул ее и недоуменно поднял голову, сберкнижка была на его имя.
— Там пять тысяч…
— Что это значит, Павлыч?
— Ровным счетом ничего. Просто думал, что ты поступишь в институт, твоей матери приходилось туго, на глазах баба таяла, а я много зарабатывал. Куда мне?
Взяв сберкнижку двумя пальцами, он подержал ее на весу и бросил на стол.
— Теперь ты больше меня зарабатываешь, — сказал он, отходя к окну.
Александр глядел ему в спину и не знал, что сказать; третьего дня выпал первый снежок, и проем окна казался просторнее и чище, и недавно выбеленные стены комнаты были с синеватым, холодным отливом; Александр вспомнил, как неумело разводил известь и как сначала ничего не получалось, пришлось просить Афоню, который раньше работал маляром. И Галинке ничего не сказал, хотя она обижалась, что он долго не приходил, ему просто не хотелось, чтобы старик возвращался из больницы в заплеванную конуру; нужно было видеть глаза Васильева, ту боль, что проглянула в них и почти сразу исчезла, когда он, переступив порог, огляделся и скупо уронил «спасибо». Александр тогда словно прикоснулся к чему-то недозволенному, а теперь еще эта сберкнижка, не слишком ли? Туда не ходи, этого не трогай, и вообще, какое им всем дело до его отношений с Галинкой?! Ну хорошо, спрашивал он себя, для матери он по-прежнему ребенок, понятно, она и про институт каждый день песню заводит с утра пораньше. «Я тебя в люди тянула, а ты баранкой от мира загородился, на Гальку свою не надышишься…» Хоть из дому беги. И Павлыч туда же… завел лазаря, мужчина ведь, должен бы иначе смотреть. Тоже стоит, отвернулся. Кто его просил… благодетель какой.
Как бы читая его мысли, Васильев глухо спросил:
— Сердишься?
— Ну, Павлыч, чего же на тебя сердиться, ты ведь мне добра хочешь.
— Дурак, ты лучше пойми…
— Не надо, Павлыч, нам с тобой цапаться. Мы и без того один другого понимаем.
— Ну, хорошо… Не надо, не будем, — отозвался Васильев, по-прежнему стоя к Александру спиной и глядя в окно, и Александру захотелось выругаться; шевеля носком сапога, он подумал, что начинает сказываться усталость тяжелого дня — машину давно на ремонт ставить надо, и только упорство заставляло трактор двигаться, новая работа требовала особой сноровки, и вдобавок отношения с Галинкой совсем запутались; поселковые кумушки глубокомысленно покачивали головами, ребята подшучивали, и мать понимающе вздыхала, тяжело кашляла по ночам; оттого и дома почти перестал ночевать, а встречаясь с Ириной, молча кивал и торопливо проходил мимо, избегая ее пристального, ждущего взгляда; где уж тут заметить, что Головин, если это правда, стал бывать в их доме чаще.
И Васильев в то же время думал о том, что за окном пусто и черно и что он, в сущности, завел какой-то детский разговор, а перед ним, кажется, взрослый человек и, естественно, слушает его и про себя ухмыляется, да и вообще глуп он в роли наставника и гувернера. Ясно ведь нежелание парня продолжать этот разговор, надо отдать ему должное, он умело обходит все острые углы, и от этого приходится только покачивать головой и пошучивать. Не признаваться же, что Нина Федоровна советовалась с ним, плакала и просила как-нибудь помочь; он почему-то не мог спокойно видеть ее исхудалого лица, теней под глазами и зябкой, незащищенной фигуры в сером платке и поэтому решился сегодня поговорить с Александром, хотя сразу понял, что разговор этот будет неприятен и нехорош.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: