Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

— И все-таки не пара она тебе, Сашка, — вздохнул он. — Конечно, я тебя понимаю, сам молодым был, но ты уж слишком… Словно жениться на ней хочешь. Или как?

— А может, и хочу, — отрезал Александр, все больше уходя в себя. — Какое кому дело?

— Ну, Сашка, это брось, что ты, в самом деле? Связался черт с младенцем. В конце концов куда тебе торопиться? Или тебе жить осталось неделю?

— Ладно, Павлыч, кончай. Ну, прошу тебя, хватит, лучше вставай, пошли к нам ужинать, а не то я один пойду, мать заждалась теперь.

— А ты не лезь в бутылку, — опять остановил его Васильев, — тебе добра хотят. Совсем заполошным стал, не хочешь, так и скажи, молчать буду.

— Ты тоже, Павлыч, не сердись, надоело мне, ей-богу. Вчера Головин что-то бормотал, сегодня ты взялся. — Увидев, что Васильев выжидающе смотрит, Александр нехотя продолжал: — Зайди-ка, говорит, Архипов, поговорить надо, а там и пошел чистить, словно я и на его директорском глазу бельмо.

Натягивая пиджак, Васильев утешительно хлопнул его по плечу.

— А ты другого хотел? Тебе от твоих юбочных геройств, конечно, похвальба положена. Да, как там у Головина этот парень поживает? — спросил он неожиданно, и Александр, вертевший в руках какую-то растрепанную, затертую книгу, недоуменно спросил:

— Какой парень? Первый раз слышу.

— Ну, брат, ты явно отстаешь, там парень — закачаешься. В гости, что ли, к директору приехал, говорят, где-то в газете, в Москве работает. У Головина сейчас пусто, дом большой, а этот приезжий, слышно, сын его фронтового друга, вот Головин и решил его взять на квартиру.

— А… он молод? — небрежно спросил Александр после небольшой паузы, вспоминая темные глаза Ирины. Он смотрел с нарочитой невинностью пятилетнего ребенка, и Васильев, устав от неприятного объяснения, понимающе и просто вздохнул.

— Смотри, Сашка, женщины до хорошего не доведут.

— Ничего, как-нибудь сдюжим.

— Спохватишься, еще вспомнишь мои слова, будь я сукин сын, вспомнишь. Другой бы на твоем месте… Променять институт на бабу… Тьфу!

— Ерунда, Павлыч, можно подумать, что сам ты вот таким в пятьдесят с лишним и появился на свет.

— Обормот, я же не об этом толкую. Похоронишь себя в медвежьем углу, а дальше что?

— Ладно… Ты ведь живешь здесь?

— Живу… Существую, брат, а что толку? Тут нельзя сравнивать, тебе жизнь начинать, твое место в студенческой аудитории, лучшие, Сашка, должны идти дальше.

— Да брось ты, старик, ну какой я лучший, что за чепуха! Ты готов? Пошли, Павлыч, в самом деле есть хочется.

Свежий снежок похрустывал под ногами, заходящее солнце освещало дымы над поселком; у дома Головина Александр сразу увидел несущую охапку дров Ирину; высокий человек лет двадцати восьми пытался ей помочь, но девушка, смеясь, упрямо отказывалась, и Александр слышал их оживленные голоса.

— Видишь? — подтолкнул Васильев. — А ты говоришь…

— Я ничего не говорю, я молчу, а вот тебя, Павлыч, действительно не узнать сегодня. Чего ты меня шпыняешь?

В голосе Александра прозвучала еле уловимая обида, ему захотелось узнать, что говорит этот неожиданный гость Ирине, почему они смеются. «Ишь, ловкач, — подумал он, — не успел приехать…» Но другой голос тут же возразил: «Не все ли тебе равно, а? Ревнуешь, что ли?»

Была слышна далекая песня — это возвращались с работы, с дальних лесосек.

В противоположной стороне, в тайге, эхо туманно и неразборчиво частило: «Аки… Тут… Ут!.. Ут!..»

За ужином Александр был молчаливее обычного, на вопросы матери что-нибудь отрывисто и нехотя отвечал невпопад, а вечером ушел к Галинке, он хотел решительно поговорить с нею и добивался этого с полмесяца, а Галинка все отшучивалась и, наконец, только вчера согласилась. Но с первых слов Александра она изумленно подняла брови, затем рассмеялась и долго не могла успокоиться.

— Да ты в своем уме, Сашка? — спросила она. — Господи, тоже мне муж нашелся… Да что я с тобой делать буду? В куклы играть?

Он не ожидал такого оборота и растерянно глядел на нее.

— А сейчас что делаешь?

Она села, крепко обхватила полные колени.

— Это совсем другое. Жить по-семейному — дело серьезное, одних поцелуев мало. Ты хорошим мужиком будешь, да не про меня. Господи, тебе ведь в армию идти, и моложе ты на пять лет… Нет, замуж я за тебя не пойду, Сашка. Ей-богу, курам на потеху.

Она, не шевелясь, глядела куда-то мимо него, и Александр рывком сбросил с себя одеяло; в последний момент Галинка успела удержать его.

— Пусти, — попросил он угрюмо, впрочем, не слишком стараясь освободиться. — Так я не могу, мне в поселке проходу не дают. Да пусти ты, закурить хочу.

— И мне, — сказала Галинка не сразу и, заметно посерьезнев, попросила: — Не надо глупить… Ты думаешь, мне легко? Мать твою вчера встретила, не знаю, куда глаза девать… Уеду я… — В ее голосе прозвучала тоска, и он, затушив окурок, присел на край постели.

Наступило молчание; Галинка туго обтянула простыней колени.

— Кончать надо, — сказала она тихо скорее сама себе, чем ему. — Молодой ты, разве я не понимаю, не пара, а сделать с собой ничего не могу.

— Я не отказываюсь.

— Да брось, не надо, вот уж благодетель непрошеный нашелся. Мне серьезный муж нужен, тебе со мной не справиться, что ты в жизни понимаешь-то, отрок?

— Галинка…

— Знаешь, Сашка, — прервала она, хрустнув пальцами, — ты не приходи больше.

— Почему?

— Не спрашивай. Другой мне в душу запал, это я со зла с тобой. Прости, Сашка, больше не приходи, пусть это последний раз будет. Ты еще мальчик, чистенький, хорошенький, не нужно тебе со мной. Ты меня не знаешь еще, я злая, по-своему жить привыкла, что ж тебе мучиться-то со мной? Будет в поселке еще одна пара Раскладушкиных. У меня характер тяжелый, не бабий, мне от этого выть порой хочется, от такой тоски, — она придвинулась к нему, положила руки ему на грудь. — Ты уж меня прости… На меня прямо темнота нашла, ты, бывало, проходишь по улице, а я за тобой из-за занавески слежу, глаз не спускаю. Тебе, Саша, бабу не понять, ты вот глядишь на меня и бог знает что думаешь.

— Что мне думать, — сказал он, удерживаясь, чтобы не оттолкнуть ее, почему-то ему были сейчас неприятны ее руки, и ее голос, и вся она, он не верил ни одному ее слову. — Я тебе навязываться не буду, смотри, я мужчина, мне что, — сказал он неожиданно с отчужденной усмешкой (он часто слышал об этом от других на работе, и теперь ему казалось, что сказать это необходимо) и тут же почувствовал, как загорелось лицо; Галинка опустила руки.

— Что ж, и ты такой же скотиной станешь потом.

Она быстро наклонила его голову, поцеловала в губы.

— Слышишь, Саш, ты потом все поймешь, ты только зла в душе не копи, другие-то не виноваты. Хорошую девушку встретишь, она при чем?