Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

И герой повести «Тихий, тихий звон» Сергей Тюрин, работающий в артели сплавщиков, после многих встреч, драматичных событий (гибель друга) осознает, что, помимо забот дня текущего, есть у настоящего человека и высший смысл жизни. «Урвать да удрать» — к этому звал его циник Козин. Но в конце повести молодой герой, многое усвоивший у своих старших друзей, вроде Самородова, заслышал в себе тихий-тихий звон, зов вершин. Герой понял, что в этом спокойном, внешне однообразном и тяжком труде Самородова есть смысл, который именуется зарождением, развитием, приумножением жизни, в конечном счете творчеством. Тюрин видит нерестилище кеты, сокровенное место, где также зарождается жизнь, и впервые обнаруживает там не хаос и бессмысленность, а сложный порядок, видит стихийное самопожертвование и исполнение долга.

«Что и как бы я ни подумал об этих рыбах, им наплевать, они выполнили свое, раз и навсегда им заказаны свои пути, и они никогда не свернут с них, сколько угодно можно иронизировать, ничто не изменится в этой не зависимой ни от кого жизни. Наконец я отрываю глаза от воды и как-то сразу понимаю, что никуда не уйду от этой реки с таким звучным названием Игрень, не смогу уйти», — этим наивным, но чистым нравственным обязательством, данным самому себе, начинает утро своей зрелости герой Петра Проскурина.

У впечатлений детских лет — огромная «сила всхожести»! Современный человек не всегда может вспомнить все, что промелькнуло в спешке вчерашнего дня, но что случилось на заре туманной юности не только вспоминается с необыкновенной четкостью, внутренним удовлетворением, но нередко и набирает силу, «обрастает» новыми, все более яркими подробностями. «Время проходит!» — говорим мы по привычке, по инерции. Память о детстве как будто опровергает этот взгляд: «Время стоит — проходим мы»… И как ни сурово было порой детство — особенно у тех, кто пережил, «захватил» хоть краешком жизни Великую Отечественную войну, — богатство и яркость впечатлений детских лет не тускнеет, остается значительным и возвышающим душу.

Роман «Горькие травы» (1964) — одно из лучших произведений писателя — возвращение Петра Проскурина к событиям 1945–1953 годов в брянской деревне, к впечатлениям юности, все более далекой и все более важной в процессе самопознания, развития писателя. И возвратился он в эту эпоху обогащенный опытом работы над двумя романами, сборниками рассказов. И многим другим — возросшим запасом высоты социально-философской мысли, историзмом мышления, напряженной, порой взрывчатой силой тревог и мучительностью нравственных исканий.

В неопубликованном фрагменте «Страницы автобиографии» Петр Проскурин так — бесспорно, заостряя дорогую ему идею, — говорил о социально-философских истоках романа «Горькие травы», принесшего ему всесоюзную известность сразу после публикации в журнале «Сибирские огни»: «Собственно, о русском мужике, о его исторической судьбе вынужден думать любой философ и любой писатель, потому что в нем (в мужике) первооснова государственности… А на тяжких судьбах русской крестьянки были особенно видны здоровье и сила народа — с детских лет перед женщиной — крестьянкой, перед ее жизненностью, трезвостью на все время осталось чувство преклонения и почитания. Хоть частично пытался высказать это в „Горьких травах“».

…Уже пролог романа — панорама движения людей к родному очагу, движения в «ломающемся», сумеречно-тревожном освещении костров, автомобильных фар, — говорит о возросшем мастерстве художника. Приглушенное волнение, величавая напряженность мысли о родной земле в час горестных испытаний захватывают читателя и в первой картине «Горьких трав», картине возвращения солдата Степана Лобова на свое пепелище, к одиноко вспыхнувшему в ночи костру деда Матвея… Писатель словно напоминает: точно так же — с бранных полей, из лесов — сходились и раньше русские люди, белорусы, украинцы к не остывшим еще пожарищам. Не раз за тысячелетнюю историю сходились они, чтобы вновь, как говорили летописцы, «собирать землю», рубить города и избы, продолжать необорванную нить жизни, растить хлеб…

Костер деда Матвея в селе Зеленая Поляна, к которому идут и вчерашний солдат Лобов, и девушки-полонянки с неметчины, «с иной, бог весть какой далекой стороны», к которому приходит затем и племянник деда, Дмитрий Поляков, потерявший временно рассудок и память, — и реальный очаг жизни, и символ силы народного духа. У этого костра никто не учится настороженности и скрытности, его свет разоблачает мнимых борцов за счастье людей. Возвращение к нему, как к своему корню, рождает успокоение и равновесие душевных сил. Именно в свете этого костра, в час первого, горестного свидания с Родиной, писатель и увидел истоки нравственных сил нескольких главных героев романа — Степана Лобова, ставшего впоследствии председателем колхоза, его жены Марфы, Дмитрия Полякова. Увидел их правоту в весьма драматичном, а порой трагическом, конфликте с деятелями иного склада, с людьми, жившими даже в эти годы как бы не на уровне народной судьбы.

Главный конфликт романа, в котором постепенно приняли участие и Степан Лобов, тот однорукий фронтовик, что вернулся в село еще летом 1943 года, и жена его Марфа, и Катя Солонцова, одиноко растящая сына, «пожалевшая» высокой жалостью Дмитрия при первых проблесках его возрождения, — это конфликт, отражающий дух обновления, перестройки методов руководства в условиях роста нравственного самосознания народа. В романе появляется во многом новый для Петра Проскурина тип руководителя, созидателя новых форм руководства — первый секретарь обкома Николай Дербачев, возникает острейший спор между ним и Юлией Борисовой, одержавшей временную и зыбкую победу над ним в канун 1953 года. По сути дела, писатель показал, как в остродраматичной форме, в спорах, в мужественной борьбе, коллективном поиске рождались новые, вытекающие из всего нравственного опыта народа-победителя принципы гуманистической заботы о человеке.

Споры Дербачева с Юлией, убежденной в универсальности волюнтаристских приемов, разрыв Дмитрия Полякова с ней, некогда любимой им, глубокая жалость Марфы к тем, кто прожил свою жизнь пустоцветом, — все эти остродраматические ситуации доносят главную мысль романа: жизнь над народом — жизнь вне народа. Нельзя быть творцом, созидателем, игнорируя главного мастера истории — народ. Вне народа можно сделать — и то ненадолго — карьеру, обрести «стаж», но нельзя сотворить судьбу как главное оправдание прожитого.

Эти же идеи, мечта создать летопись судеб народных — судеб человеческих — одухотворяли Петра Проскурина, создателя романов «Исход» (1966) и «Камень-сердолик» (1968). Романы эти — оживший голос партизанского набата, голос Брянских лесов в дни партизанской страды. «Видели они (Брянские леса. — В. Ч. ) и летучие отряды половцев, и неисчислимые орды Батыя; рвались и навсегда увязали в них и нашествия с Запада. Многие народы уже закончили свой исторический путь и рассеялись в дымке прошлых эпох, а Брянские леса все стоят и стоят», — писал Петр Проскурин о великой воле к жизни, сокрытой и в этом уголке России (Сотворение судьбы — «Советская культура», 1980, 8 июля).