Александр Андреев - Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

Первым, повинуясь едва заметному кивку Коптильникова, выступал Кузьма Кокуздов: он, видимо, боялся, что его опередят. Павел отметил с унылой иронией: «Берут инициативу в свои руки».

Кокуздов одернул пиджак, несколько раз торопливо приложил платок к розовому, вспотевшему лбу и заговорил заученно, со скорбными вздохами, точно ему больно было соглашаться с горькой и печальной истиной:

— Бедствие, которое постигло наше хозяйство по вине товарища Назарова, а именно потеря молодняка — я, товарищи, буду называть факты и людей своими именами, — не вывернулось к нам неожиданно из-за угла. Мы сейчас видим то, что, так сказать, всплыло на поверхность: перед нашими глазами налицо пышное дерево, корней которого вы, может, и не видите… Но мы видим и корни…

Прохоров сердито кашлянул, завозился на месте и покосился почему-то на Аребина.

Кокуздов чуть склонился в его сторону.

— Сейчас я вам объясню, товарищ Прохоров.

— Почему мне? Собранию объясняй, — заметил тот хмурясь.

— Ну да, — поспешно согласился Кокуздов и опять одернул пиджак. — На совести Назарова, если она, конечно, у него налицо, имеется немало пятен и жертв, не человеческих, конечно, а животных жертв, ну, коровьих, что ли… — Он запнулся, выхватил из кармана платок и приложил его ко лбу, как прикладывают к написанному промокашку. Оправившись, продолжал громче, увереннее:

— Вспомните корову-рекордистку, что в позапрошлом году объелась озимыми и околела. Или двух зарезанных волками овец…

— Врешь! — крикнул Павел. — Волки загрызли овец, меня в селе еще не было!.. — Немигающие глаза его мерцали в полутьме угла дико и жутковато.

Орешин, поглаживая лысую ушастую голову, предупредил угрюмо:

— Назаров, попридержи язык…

— А корова телке бок разнесла тоже без тебя? — Кокуздов размахивал кулаками над Павлом, как бы прибивая его к полу. — А бык при случке корову подмял так, что она сломала ноги и ее пришлось прирезать — без тебя? А в прошлом году шесть телят сдохло — корм-то в прошлом году был! — это тоже без тебя? Сиди помалкивай и зарубай на носу, что говорят!.. Ты жалуешься, кормов нету. У нас имеются документы, сколько было выдано кормов…

Кладовщик Омутной поспешно достал из внутреннего кармана какие-то желтые и розовые листки и протянул их почему-то Прохорову.

— Вот тут все записано, Петр Маркелович.

Прохоров с раздражением дернул плечом, и Омутной поспешно спрятал их.

— Выписано-то много, да мимо телят протекло — на базар, — заметил Павел негромко и убежденно.

Омутной, коренастый и грузный, с проворностью разозленного медведя обернулся к Павлу.

— А ты докажи, докажи! — На широком и круглом, похожем на решето, рябом лице его мстительно сверкали маленькие заплывшие глазки. — Не докажешь — ответишь за клевету! А мы докажем где надо, куда шли телячьи корма…

И опять они не пощадили мать Павла — все средства хороши.

— Может, она давно промышляет такими делами! — выкрикнул Кокуздов. — Мешочек-то, может, приспособила давно и доила колхозные вороха, да больше не попадалась на месте…

Павел тяжело, с усилием поднялся.

— Я сказал: не трожь! Убью!..

— Не угрожай, не запугаешь!

Кокуздов, пятясь, отступил к столу, белые волосики вздыбились. Павла остановил Орешин.

— Сядь на место. — Он взглянул на Прохорова, извиняясь за беспорядок. — Судьбу человека решаем, а они склоку завели, как бабы на базаре. Прошу высказываться по-серьезному, по-деловому… Говори, Коптильников. Назаров, сядь, говорю, — еще раз попросил Орешин.

Павел нехотя опустился в углу.

— Все мы знаем, какое значение придают партия и правительство развитию животноводства, — заговорил Коптильников с усилием, как бы раскачивая себя; свет лампы падал на него сбоку, и одна сторона лица казалась розоватой, ясной, вторая — почти черной, щека чуть подергивалась. — А как мы выполняем директивы? Плохо, из рук вон плохо! Приобрести-то телят приобрели, а сохранить не сумели. Положились на одного Назарова. — Голос его окреп. — А Назаров проявил полную бесхозяйственность и халатность, чем и загубил сто с лишним голов телят.

— За такие дела, — подхватил Кокуздов, — из партии вон!

Наблюдая за происходящим, Аребин убеждался в одном: человек, у которого совесть нечиста, всегда нападает на другого, чаще совсем невиновного, более безжалостно, более ожесточенно: ему во что бы то ни стало необходимо отвести вину от себя, свалить грехи на другого.

Глубокое волнение охватило Аребина, словно где-то вдали настоятельно зазвучала труба, призывая в строй, в боевой поход.

Павел затравленно озирался, напряженный, готовый к прыжку, и почти не слушал, что говорил предсельсовета Нехотеев, который пережил более двух десятков председателей колхозов и со всеми находил общий язык и интересы. Подслеповато щурясь, играя кислыми складками на бритом лице, он равнодушно заглядывал в бумажку.

— Я скажу о Назарове так: не подает он примера беспартийной массе. В прошлом году подписывались на заем, помните? Так он сперва совсем отказался подписаться, сказал, что ему надо штаны купить. Вон как! От большого политического мероприятия штанами заслоняется, как самый несознательный элемент! А потом согласился на триста рублей, и вот сто пятьдесят рублей внес, а вторая половина так и повисла на нем…

Учительница Александра Васильевна от волнения взбивала седой висок, губы ее дрожали; запинаясь, передыхая и часто останавливаясь, чтобы не расплакаться, она сказала зачем-то, что знает Павла с детства, что он был способный мальчик, что надо подходить по-человечески и она совсем не понимает, в чем же его обвиняют, — ведь он сигнализировал…

— В таком деле надобно до всего докопаться досконально, товарищи дорогие, — заговорил Терентий Рыжов. — Такую вину одному нести не под силу — к земле пригнет. За падеж теляток мы все в ответе: не тем местом думали, извините.

— А Коптильников с Кокуздовым хотят от ответа улизнуть! — крикнул Кирилл Моросилов. — Навалились на парня и давай клевать: Назаров да Назаров, а сами словно за тридевять земель были. Не согласен я! Не согласен, и все… Хватит в жмурки играть, пора открыть глаза!

Прохоров поспешно, рывком пересел к печи, таким же рывком вернулся на прежнее место, словно выискивал удобную позицию. Седая прядь волос то вздымалась, открывая чуть вдавленное темя, то тихо опускалась, будто вздыхала. Неусидчивость эта выдавала беспокойство Прохорова. Орешин поймал нетерпеливый и повелительный его взгляд, произнес не совсем уверенно:

— Все валить на одного не резон — это верно. Но ты, Назаров, поднял руку на заместителя председателя колхоза, обвинил товарища Прохорова — это, я скажу, вопиющее безобразие! Да ты террорист, что ли, какой?!