Александр Андреев - Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

— К тебе только приди, ты в момент работу сыщешь. Въедливая ты, как микроб…

— Ну, ну, не рычи. — Она ласково погладила его по плечу. — Я женщина одинокая, хворая, у меня только и надежды, что на добрых людей.

— Хворая, а по селу рыщешь — на вороных не угонишься, — проворчал Павел, подымаясь. — Где топор?

Он ловко и с каким-то ожесточенным наслаждением развалил громадный дубовый пень; отирая рукавом вспотевший лоб, сел на старое место. Алена приткнулась рядом.

— Ну и силища в тебе, Павел, такую колоду одним махом в щепки разнес! — Подтолкнула его в бок локтем. — За подмогой пришел? Он, постоялец-то, сам, милый мой, потерянный вконец. Несчастье-то у него какое: жена вильнула хвостом да и — фр-р — улетела! В себя никак не придет. Я, жалеючи его, и с этой стороны к нему подойду и с той — молчит. Под утро уснул, страдалец…

Правая бровь Павла грозно изломилась.

— Из тебя, Алена, хорошая бы затычка получилась — во все дыры нос суешь…

— Худа я для затычки. — Сложив пальцы сухонькой руки в щепоть, она тыкала Павла в плечо, допытывалась: — Что это ты, Паша, словно бурьяном зарос — не побреешься и мрачный, как Врангель? Говорят, опять беду накликал на свою голову? Уж не бес ли в тебе засел, бешеный-то ты какой… И в кого бы? Отец у тебя был смирный, деда Костянтина хоть заместо иконы вешай — святой. Ох, настрадалась, чай, мать-то с тобой!.. — Павел неприязненно дернул плечом, отстраняясь от надоедливой Алены. Но старуха, блестя черными, запрятанными в паутине морщинок глазками, еще чаще застучала ему в ключицу острой щепотью. — Я слыхала, Шурка Осокина списалась с Коляем Фанасовым. Порешили они окончательно. Мать-то ее, Шуркина, мне сказывала: хватит, говорит, ей в девках сидеть, не урод она какая-нибудь. Фанасов посулился приехать на грузовой машине за картошкой, заодно и ее, Шурку, заберет. Увезет к себе, в Горький. Лукерья так и говорит: Шурка ждет не дождется Коляя…

Павел обернул к Алене вдруг изменившееся, одичалое лицо, крикнул, ворочая подсиненными белками глаз:

— Какое мне дело до твоего Коляя! И до Шурки! Что ты ко мне прилепилась?! — Он лучше ее знал, что Коляй приедет за Шурой, как только просохнут дороги.

Алена отшатнулась.

— Эко окрысился, господь с тобой! Врангель и есть Врангель…

— Пускай уезжает, — проронил Павел, и небритый подбородок его дернулся, зубы предательски ляскнули. Он готов вынести любые муки: пускай Шура гонит его, пускай не признает, не замечает совсем. Но пусть живет рядом. Когда видит ее, в душе негаснущим огоньком теплится надежда… А если уедет — все померкнет, жизнь, и работа, и борьба потеряют всякий смысл…

Алена сжалилась над Павлом.

— А может, и не приедет совсем Фанасов-то… Ведь это только мать говорит, что приедет. Она была бы радешенька, чтобы за ее дочерью князь заморский прикатил в золоченой карете… Мало ли что!

Скрестив на груди руки, Алена постояла над Павлом, вздохнула с искренним состраданием:

— Ох, и несчастные вы, мужики! И жалко-то мне вас, люди!

Из глубины избы донесся голос Аребина. Алена затормошила Павла:

— Слышишь, тебя зовет. Иди. Отелилась ли корова-то? Я припасла молока, ты захвати, когда домой соберешься…

Павел сидел, облокотившись на колени, уронив голову. Аребин вышел на крыльцо, заспанный, с полотенцем через плечо, в одной руке ведро с водой, в другой — ковшик.

— Ух, солнце какое! Весна, Павел.

Алена спохватилась:

— Батюшки! Завтракать надо, а у меня еще и печь не затоплена… — Но не ушла: любопытство прочно пригвоздило ее к крыльцу.

Аребин поставил на ступеньку ведро.

— Полей-ка, Павел, я умоюсь. — Он долго, тщательно мылся, шумно фыркая и брызгаясь, крепко, докрасна вытирал лицо и шею.

— Я знаю, зачем ты пришел, — сказал он. — Собрания боишься. Да?

— Кто знает, что они там задумали. — Павел все еще держал перед собой ковшик, из него на сапоги ему стекала вода.

Алена, сновавшая мимо них то к колодцу, то за соломой, а то и просто так, из желания услышать что-нибудь новое, объяснила:

— Какое там собрание, Владимир Николаевич! Шурка Осокина уезжает к Фанасову в Горький, вот он и зашелся, сердешный… — И съежилась от страха: Павел, занеся над головой ковшик, со свирепой решимостью двинулся на нее. Алена заметалась, ища, куда бы нырнуть, и, подбежав к лестнице, приставленной к стене двора, вскарабкалась на последнюю перекладину, под самую крышу.

— Вишь, оскалился, как зверь, — заругалась она. — Людоед ты этакий!.. Куда загнал, словно я кошка.

Павел постучал по стойке лестницы ковшом.

— Я тебе покажу — людоед! Сиди вот там…

— Шурка? — переспросил Аребин, как бы не замечая внезапно разыгравшейся сцены. — Это та, в больших калошах? Тут действительно можно зайтись… И едва ли я смогу помочь. Постороннему таких дел касаться строго воспрещается. Каждый решает их сам. Хотя именно в эти дела больше всего суются всяческие советчики и судьи. Скажу одно: не упускай.

Павел невесело хмыкнул.

— Сами-то упустили…

— Прикуси язык! — крикнула Алена Павлу, осторожно спускаясь с лестницы. — Про тебя говорят. — Она боялась, как бы Павел не задел и не обидел постояльца.

— Я упустил, а ты не упускай, — повторил Аребин. — Ни за что!.. А насчет собрания… — Аребин взял из рук Павла ковшик, повесил его на край ведра. — Ты чувствуешь себя виноватым, Павел?

— Да, — поспешно и горячо заговорил тот. — Виноват, что не боролся с ними с самого начала: молодняк был куплен на верную гибель. Я это знал. Но они прикрылись броней — постановлением правительства о поднятии животноводства! Потягайся-ка! А сейчас поезд под откосом — к ответу стрелочник…

— Я еще до конца не разобрался во всем этом и ничего существенного подсказать не могу. Если ты чувствуешь за собой правоту, стой на своем. Только не ругайся: брань и грубость в спорах — доказательства малонадежные. И не все же в парторганизации такие, как Кокуздов. Есть, наверно, и другие. Один настоящий коммунист сильнее десятка фальшивых.

— Есть, но мало, — сказал Павел. — Конюх Терентий Рыжов, бригадир Моросилов…

— Можешь позвать их? Я хочу с ними познакомиться. А ты иди домой, обдумай все хорошенько, подготовься… Мелкий человек так уж создан: старается столкнуть опасность, вину, ответственность с себя на другого. В данном случае сталкивают на тебя…

Павел ушел с неясной, но твердой решимостью.

Алена бочком подскочила к Аребину:

— На что он решился с Шуркой-то?

— Решился не отступать, тетка Алена.

— У! Он отчаянный, — мгновенно согласилась она. — Он на все пойдет… — Спохватившись, Алена уже на улице догнала Павла и, расплескивая молоко, сунула ему в руки крынку.

Мать встретила Павла ворчливо.

— Куда ты запропастился? Картошка стынет… От кого молоко? От Алены? Спасибо-то сказал, чай?