Александр Андреев - Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

— Вот что, Назаров, вчера покричал, поскандалил — и хватит. Уходи. Дай нам побеседовать.

Павел отнял у парнишки железку и проводил его легким подзатыльником.

— Не понимаю я вас, товарищ Аребин, — по-приятельски заговорил Коптильников. — Ну, мы, колхозники, можно сказать, соль земли. Выросли тут, живем, привыкли. А вы?.. Мы вам все даем: и хлеб, и масло, и мясо, и яички… Живите себе, стройте на здоровье свою городскую культуру, искусство, пользуйтесь нашей добротой, авось и нам чего перепадет. Нет, не живется, сюда потянуло! Ослушаться не посмели или как? А может, приехали нажить политический багаж? В таком разе не по адресу. Жена-то ваша, видать, поумнее оказалась, толкнулась в нашу дверь, ножки замарала — и назад! Мы и разглядеть не успели, какая она у вас, жена-то…

Аребин знал, что не раз еще услышит такого рода замечания. Невольно с досадой подумал об Ольге: «Хотя бы действительно пожила немного, познакомилась с людьми, а потом нашла бы какой-нибудь „уважительный“ предлог…»

— Я приехал, как известно, сменить вас на посту председателя, — ответил он спокойно, — то есть работать, жить… А багаж… Считаю, что всякий излишний багаж, да еще громоздкий, мешает человеку в пути. А что касается инстинкта присвоения, я вам вот что скажу: не валите с больной головы на здоровую. Порядка нет, контроля нет — и дурной пример перед глазами. Назаров определил верно.

Стеклянно-колкий взгляд Коптильникова опять остановился на Аребине; от подступившего гнева вздулись на шее вены, он прокашлялся.

— Так, так, — скупо обронил он. — Ну, поглядим… — Помолчал затаенно, угол губ опустился в снисходительной усмешке. — Одно предугадываю, глядя на вас, товарищ Аребин: не разбежались вы как следует, чтобы прыгнуть высоко и взять преграду.

— Я и не пробовал разбегаться: еще неизвестно, примут ли меня колхозники.

— Примут. В этом деле я даю вам ручательство. — Коптильников распахнул плащ, нагнулся и щепочкой стал сковыривать с каблуков сапог налипшую грязь. — Вы думаете, я не хотел бы взять преграду или другой кто? Ошибаетесь. И разбежался бы и прыгнул. Но тебя хвать за хвост — и осадят. Рамки тебе определены такие жесткие, что, как ни повернись — плечом ли, боком ли, — коленкой ударишься, а то и лбом. А от каждого удара синяк. У вас синяков нет? Так будут. Готовьтесь. Честным себя выставлять можно только при достатке. А тут, гляди, запасных частей для автомашин нет, цемента нет, кирпича нет, леса нет — доставай! Если же дается все это, то по щепотке, не больше. Пока что к колхозу относятся по такому принципу: «давай». Хлеба, мяса, молока, масла, шерсти — давай. Другой принцип, «на», пока что только пускает росточки. Хотя вру. К принципу «на» относятся и машины. Но за работу их столько утекало хлеба — реки! А денег все нет…

— Как! Ведь закупочные цены сейчас неплохие.

— Так то закупочные. Они на руку колхозам богатым — у них есть что сдавать в закупку. А у нас… Обязательные поставки, натуроплата — вот и весь хлеб.

Неприязнь к этому человеку не помешала Аребину уловить в его насмешливой жалобе много горькой правды. Продукт труда колхозника — хлеб — не приносил выгоды.

— Такой несправедливой практике должен быть положен конец. Наведут и в этом деле порядок. Я уверен. Этого требует сама жизнь, люди: время пришло.

— И жизнь и люди давно этого требовали и требуют, — заметил Коптильников, невольно завидуя и горячности и убежденности Аребина. — И если такое благо случится — ваше счастье. Но ловчить придется. И до меня тут ловчили, и я ловчил, и вы… — Коптильников осекся.

От конюшни, ведя на поводу золотисто-рыжего, с белой отметиной на лбу жеребца, шла Наталья Алгашова в кожаной на меху курточке, в хромовых, до блеска начищенных сапожках, туго обхватывавших икры ее сильных, несколько полноватых ног.

Аребин встал ей навстречу. Коптильников сделал движение, намереваясь приподняться, но раздумал и остался сидеть, побледнев еще больше; он не в силах был оторвать сумрачного, налитого тяжелой мужской мукой взгляда от лица Натальи. Глаза у нее голубые, нос своенравно вздернут, нижняя губа чуть полнее верхней. Простенький клетчатый платок, подвязанный под шею, оттенял смелые черты лица. Правой рукой, обтянутой коричневой кожаной перчаткой, она сжимала рукоятку плети.

Наталья протянула Аребину руку, как старому знакомому, плеть повисла на запястье.

— Алгашова. — Потом, отступив на шаг, стала беззастенчиво разглядывать его. Нагловатый и какой-то балованный взгляд этот немного смутил Аребина.

— Вы, должно быть, смелый человек, если отважились приехать сюда, — заговорила она, показывая в улыбке ровные белые зубы.

Аребин вспылил:

— Что вы все удивляетесь? Приехал! Отважился! Точно я на Луну прилетел, а не в Горьковскую область.

— Ничего, привыкнете. — Она невозмутимо улыбалась. — Я в детстве жила среди цыган, они, научили меня гадать. Я умею предсказывать будущее. Хотите? Дайте мне руку, левую, что ближе к сердцу. — И опять порывистый жест руки, и плеть на запястье. Аребин подал свою. Наталья, прижмурив глаза, вгляделась в извилины его ладони. — Вам предстоит в скором времени научиться ругаться отборной бранью, длинной и складной, как гекзаметры Гомера. Будете, по примеру ваших предшественников, бегать за бабами. Начнете пить…

— Я не пью, — нетерпеливо перебил Аребин.

— Научитесь, — заверила Наталья. — Здесь многие пьют. Сперва пьют, затем с восторгом вспоминают, как пили и сколько выпили, потом опять пьют, и дерутся, и опять вспоминают… Культура Москвы представлена здесь главным образом в виде особой московской. Я здесь недавно, но кое-что уже повидала…

Наталья Алгашова прибыла в Соловцово год назад ранней весной. Ни один человек не верил, что она приживется в селе: как появилась, так и исчезнет, много их побывало, разных. Все заранее известно…

Поселившись у одинокой вдовы, Наталья целую неделю не показывалась на улице, от расспросов хозяйки уклонялась; пообедав, запиралась в маленькой комнатке за дощатой перегородкой, садилась у окошка и обреченно, с тоской, которая, казалось, навсегда поселилась в ее синих, потемневших глазах, смотрела на дождь, косо хлеставший в стекла, на бредущее по грязи стадо; коровы мычали уныло и жалобно…

Вдова рассказывала соседкам:

— Ну жиличку бог послал, прямо ума не приложу, как с ней действовать!.. С утра до вечера плачет. Ночью не спит, бормочет что-то, ходит и все курит. Боюсь, как бы дом не спалила…

Однажды Наталья, надев хромовые сапожки, кожаную куртку со множеством кармашков на «молниях», вынув из чемодана плеть с красивой резной рукояткой, с веселой решимостью отправилась в правление просить лошадь, чтобы доехать до района: село ей не понравилось, пускай пошлют в другой колхоз. В правлении, кроме сторожихи, никого не застала и явилась прямо на конюшню.